Ветер на пороге

– Ну, он же меня видит, только когда я в скверном настроении… – созналась Мег.

Она чуть было не рассмеялась, вспомнив, как мистер Дженкинс однажды сказал: «Маргарет, ты самый некоммуникабельный ребенок, которого я имел несчастье видеть у себя в кабинете!», и ей потом пришлось дома искать в словаре, что значит «некоммуникабельный».

– Как ты считаешь, думает ли он о тебе что-то хорошее? – спросил Прогиноскес.

– Вряд ли.

– Хотела бы ты, чтобы он увидел другую Мег? Настоящую?

Она пожала плечами.

– Ну а ты хотела бы быть с ним другой?

– Я хотела бы, чтобы у меня были пышные белокурые волосы! – выпалила Мег.

– Нет, на самом деле ты бы этого не хотела.

– Еще как хотела бы!

– Если бы у тебя были пышные белокурые волосы, это была бы не ты.

– Вот и хорошо. Ой, Прого, больно же!

– Сейчас не время себя жалеть.

– Когда мистер Дженкинс добрый, это уже не мистер Дженкинс. Быть добрым для мистера Дженкинса – это все равно что мне иметь белокурые волосы.

Прогиноскес ожег ее ледяным гневом:

– Мег, времени больше нет! Они вот-вот вернутся!

Ее охватила паника.

– Прого, если я не сумею верно дать Имя, если у меня ничего не выйдет – что ты будешь делать?

– Я же тебе объяснял. Придется выбирать.

– Мне это ничего не говорит. Я хочу знать, что ты выберешь!

Перья Прогиноскеса затрепетали, как будто от порыва холодного ветра.

– Мег, времени нет! Они возвращаются. Ты должна дать Имя одному из них.

– Ну хоть намекни!

– Это не игра. Мистер Дженкинс был прав.

Мег бросила на него страдальческий взгляд, и херувим виновато потупил сразу несколько глаз.

– Прого, но как я могу совершить невозможное даже ради Чарльза Уоллеса? Как я могу взять и полюбить мистера Дженкинса?

Прогиноскес ничего не сказал в ответ. Ни пламени, ни дыма – он только отвел глаза и спрятался за крылья.

– Прого! Ну помоги же! Как я могу почувствовать любовь к мистеру Дженкинсу?

Херувим тут же уставился на нее сразу многими широко распахнутыми глазами:

– Что за странная мысль! Любовь – это не чувство. Будь это чувство, я бы не мог любить. Ведь у херувимов нет чувств.

– Но…

– Дурочка, – сказал Прогиноскес скорее встревоженно, чем сердито, – любовь – это не то, что ты чувствуешь. Любовь – это то, что ты делаешь! Я сам никогда в жизни не испытывал никаких чувств. На самом деле я вообще существен только для жителей Земли.

– Прого, для меня ты очень даже существен!

Прогиноскес фыркнул. Все вокруг заволокло голубоватым облаком.

– Я не это имел в виду. Я хотел сказать, что херувимы осуществляются только среди землян. Вы это называете «материализоваться».

– Но если ты становишься видимым только ради нас, зачем же ты выглядишь так страшно?

– Потому что, когда мы осуществляемся, мы выходим именно такими. Вот когда ты воплотилась, ты выбирала, как ты будешь выглядеть?

– Нет, конечно! Я бы совсем не это выбрала. Я бы предпочла выглядеть красавицей… а, поняла! Ты хочешь сказать, что ты не выбирал быть похожим на полчище изуродованных драконов точно так же, как я не выбирала быть лохматой и очкастой, да? То есть ты это не нарочно, да?

Прогиноскес застенчиво прикрыл тремя крыльями большую часть своих глаз:

– Я херувим, когда херувимы воплощаются, они выглядят так.

Мег опустилась на колени перед огромным, пугающим и неожиданно прекрасным созданием:

– Прого, я не ветер и не язык пламени. Я человек. Я испытываю чувства. Я не могу думать, не чувствуя. Если ты существен для меня, что же ты станешь делать, если я все испорчу?

– Я не вижу, при чем тут это.

Девочка вскочила на ноги, разгоняя руками последние струйки голубоватого дыма, который ел ей глаза, и крикнула:

– Да при том, что, если ты предпочтешь сделаться червяком или еще какой-нибудь дрянью и присоединиться к эхтрам, тогда мне вообще все равно, правильно я дам Имя или нет! И Чарльз Уоллес сказал бы то же самое, я знаю!

Прогиноскес осторожно и вдумчиво заглянул в ее разум:

– Не понимаю я твоих чувств. Стараюсь, но не понимаю. Должно быть, это чрезвычайно неприятно – иметь чувства.

– Ну так что же ты будешь делать, Прого?

Молчание. Ни пламени. Ни дыма. Все глаза закрылись. Прогиноскес полностью сложил огромные крылья. И когда его слова возникли у нее в уме, они показались очень тихими и слабыми:

– Я аннулирую. Если ты ошибешься, я аннулирую себя. – И он исчез.

Мег развернулась. Трое мистеров Дженкинсов шли ей навстречу со стороны автостоянки. Девочка шагнула им навстречу:

– Мистер Дженкинс!

Они остановились перед ней как вкопанные – одинаковые и такие противные!

Мистер Дженкинс Первый шмыгнул носом – кончик носа отвратительно дернулся.

– Вот, я вернулся. Чарльза Уоллеса я оставил с вашей мамой. А теперь, будь так любезна, избавь меня от этих двух… шутников. Меня крайне раздражает это вторжение, они отнимают у меня время и личное пространство!

Мистер Дженкинс Второй обвиняюще ткнул пальцем в Первого:

– Этот самозванец потерял самообладание и показал свое истинное лицо, когда твой братишка притащил змею в школу! Самозванец забылся и обозвал ребенка…

– Вычеркните это! – перебил мистер Дженкинс Третий. – Он употребил слова, не подходящие для детских ушей. Давайте замнем.