Ветер плодородия. Владивосток

Муравьев возвратился из ямыня на пристань верхом, в сопровождении казачьего конвоя и конного маньчжурского эскорта, сел в свой гребной катер и пошел через Амур. На нашем берегу курились дымки, жители вновь основанного города Благовещенска выжигали лесок для росчистей под пашни.

Быстро стемнело. Тускнело красное небо над горизонтом на западе.

Еще не известно, что будет с Китаем. Мятежный Хун во главе армии тайпинов захватил огромную территорию. Еще тысячу раз найдутся охотники наняться к Сыну Неба и навербовать армию из европейских наемников. Об этом Муравьев знает из американских газет. И там же пишут в американских газетах: «Русские опять извлекают выгоды из чужой агрессии!»

Жаркая ночь на Амуре. Южная духота! А на берегу и на баржах слышна перекличка часовых. Протяжные крики как эхо отдаются и повторяются по всему Амуру.

…Перекликались на курганах

Сторожевые казаки…

Гром победы, раздавайся, веселися, храбрый росс! В годы царствования Александра II! Одним росчерком пера!

Но суть проста: левый берег стал нашим! Плавание по рекам только русских и китайских судов. Придется простить Муравьеву всех свиней, которых он подкладывал соперникам в Петербурге. Но иначе нельзя. С кем поведешься — от того и наберешься. Пока что у нас парламента нет. Склока — форма нашей демократии!

Глава 4

ПИСЬМО

Муравьев, чиновник Министерства иностранных дел, статский советник Перовский, дипломатический секретарь фон Бютцев, переводчик Шишмарев, а также штабные офицеры и чиновники — весь Петербург налицо! Воссиянный Петербург на Амуре! На губернаторской барже! После поздравлений и шампанского Николай Николаевич прошел в кабинет при своей каюте. «Идешь верхом, идешь низом, у матани дом с карнизом», — лезла в уши солдатская песня. И верхом, и низом — все через Петербург.

«Сегодня счастливейший день в моей жизни!» Возбуждение не угасало.

Рядом не было привычного милого друга, с кем делился, закончив день, рассказывая обо всем откровенно и с подробностями. Это близко ей! Стало близко! Близко через Париж, через европейские академии и журналы, через моды и войны.

Мысленно Николай Николаевич всегда с женой. «Как Екатерина будет тронута, когда узнает, что цель моей жизни достигнута. Сколько она вынесла из-за меня. Она поверила в меня с первого дня. Она сказала мне: „У тебя есть интересы“. Она поверила в них, еще не зная сути. Мы проехали верхом тысячи верст через Джугджурские хребты к Тихому океану. Плавали на корабле в Камчатку. Екатерина Николаевна со своей подругой, виолончелисткой Христиани, дали там первый концерт в истории Камчатки. Она взяла камчадальских звезд за уши и встряхнула их своей игрой на рояле, пением, виолончелью и простотой понятий. Если бы она была сейчас здесь, со мной! Она знает, что русских чтят и уважают в Европе, и почувствует это сейчас с особенной силой. Ей нравился Амур, она прошла со мной всю реку в пятьдесят пятом году…»

Однажды она стояла у борта, молча любуясь рекой, при солнце, в огоньках саранок на берегу и жарков на кручах. В совершенной тишине мимо нее проплывали огромные острова, как материки. «Если бы меня спросили теперь, где рай на земле… — призналась она, видя, что по верхней палубе к ней подошел Николай, и, освобождаясь от задумчивости, добавила: — Я бы сказала, что рай на Амуре». Николай Николаевич не раз приходил в восторг от впечатлений своей жены. Предвзятые мнения для нее не существуют. «А как у нас принято? Она поняла Камчатку лучше, чем я сам! Что такое Камчатка? Попробуйте похвалить в столицах — на смех подымут. „В Камчатке был, вернулся алеутом и крепко на руку нечист“. Нашли, мол, что хвалить. Екатерина Николаевна в сорок девятом году пришла со мной туда в шторм». Входили в Ковш в сумерках, вулканы поблескивали в вершине неба, и она молча присматривалась, вдохновленная этим зрелищем. Ему показалось, что в ней живет художник и поэт. В этих практических натурах с художественным вкусом часто больше потаенного чувства поэзии, чем в профессиональных поэтах и художниках. В первое утро в Петропавловске вышла на балкон и воскликнула: «Николай! Какая прелесть!» Потом ей все больше там нравилось, и она однажды обронила, что могла бы жить на Камчатке.