Ветер плодородия. Владивосток

— Нет, Россия слишком огромная страна, чтобы испытывать устойчивую ненависть к нам. Мы — другое дело. Отними у нас колонии, что будет с нами? А они даже сохранят уважение к нам. Имена Диккенса, королевы Виктории, Роберта Оуэна[72] для многих русских имеют значение. Имя Оуэна они используют как свое убежище при подготовке к революции. Я не жду от России кровавой мести. Это не такой народ. Это не турки и не кавказцы с их обычаями кровавой мести. Они порядочны и гуманны. Однако русским порядочным людям нельзя давать дороги, а надо давать помощь русским негодяям, создавать им имена. Надо им дать место в истории, как характерным личностям. Немцы на русской службе наши союзники. Хотя потенциально — враги. Они не признаются самим себе, что они немцы более, чем русские. Мою политику, ее принципы будут помнить на этом острове. Мой противник, молодой лидер Дизраэли, я уверен, разовьет эту политику еще более и станет одним из столпов Великобритании.

Смит был реабилитирован. Он не зря вел службу разведки в Китае. Через несколько дней Смит был повышен. Теперь его чин равен полковнику и капитану 1-го ранга. Он в таком положении может быть и в морском, и в армейском мундире. Смит, как офицер колониальной службы, отвыкший от интриг на «Большой Опухоли»[73], как в простонародье зовут Лондон, выехал в Гонконг.

Глава 20

ПЕТЕРБУРГСКИЙ МОРОЗ

Подготовка в Англии к новой войне с Китаем уже ни для кого не секрет. Об этом печаталось в Европе во всех газетах по сведениям от самих англичан. До некоторой степени это оказалось неожиданной новостью для Великого князя Константина. Когда он уезжал из Англии, там не было заметно никаких признаков тревоги. Тогда там еще не успели получить подробных известий о том, что произошло в Китае. Неприятно было для Константина Николаевича, что разгром англичан совпал с российской деятельностью в Приморье, вблизи происходящих сражений, и что, сопоставляя эти два события, многие склонны полагать, что оба они — дело наших рук.

В Петербурге Константин получил бумаги от Муравьева из Иркутска, отчет его экспедиции, от Игнатьева из Китая, оттуда же — из духовной миссии. Положение стало обрисовываться ясней, как берега бухты, проступающие, когда туман рассеивается.

Муравьев открыл гавань, установил пост и назвал его Владивосток. Это он изложил в присланных бумагах. Видимо, этим названием он объясняет гораздо больше, чем деловыми бумагами.

Константин подробно ознакомился с рапортами Муравьева. С востока присланы карты описей. Ни единого высочайшего имени на картах Дальнего Востока. Но суть не в этом. Поздней осенью Муравьев прибыл в столицу. Он рассказывал в подробностях о событиях в Китае и Японии. Объяснял ход описей и открытий. Говорил о будущем приморских гаваней. Занимать их будем летом. Какая же из них лучшая? Какой отдать предпочтение? Где главный порт?

На карте написано: «Владивосток». Этим все сказано. Муравьев выбрал. Но в подробности вдаваться не может. Он не моряк и про морские достоинства бухт не должен слишком распространяться. Заговорили, как ставить посты в новых бухтах.

— Англичане не будут нам препятствовать, — сказал Константин. — Я встречался с Пальмерстоном и сказал ему, что гавани наши. Войны с Англией из-за южных гаваней не будет.

— Ваше Высочество, — не в силах сдержаться, Муравьев встал и заговорил горячо, — война уже идет! И она не сегодня началась. Если нет пальбы пушек, потопления кораблей, убитых и раненых, то это не значит, что войны нет. Она идет давно. Неужели я посмел бы сказать, что войны нет, если известно, что полуостров, на окраине которого находится пост Владивосток, назван не мной, а адмиралом Сеймуром в честь принца Альберта. Не впустую же они назвали огромный залив именем Виктории. Они этими именами не бросаются зря. Эти два имени — якоря их могущества, прибывающего в эти годы и заявляющего свои права на будущее. Мы вовремя поспели с описью, до ледостава я оставил там два судна. Сибирцев был в Пекине, виделся там с Игнатьевым. Из Петербурга я посылаю Сибирцева в Лондон, чтобы он пожил там.

— Что же в Китае? — спросил Константин.

Муравьев рассказал о событиях, о боях у фортов Дагу. Предстояла длительная беседа, похоже, она займет не один день. Прочитаны регистры Игнатьева, письма духовной миссии, отчет Сибирцева о Пекине. Все сведения, идущие с востока, говорят о том, что там все напряжено, что там уже идет война. Константин кое-что уже знал, часть сведений застала его в Лондоне.

В январе в Петербурге ударили морозы в двадцать градусов по Реомюру[74], и многие государственные деятели и высочайшие особы не выходили на улицу.

— Эк они разнежились. — думал Алексей Николаевич, подъезжая к Мраморному дворцу и готовясь к беседе с Великим князем. — Как же они будут нашей Сибирью управлять, не смея в нее носа показать? Им бы не в Сибирь, а в Неаполь или на Кавказ.

Константин мог бы пример подать: плавал в разных морях и широтах, неужели и он никогда не доберется до новых портов и не увидит Приморья, где можно создать свою «изящнейшую точку», как у британцев на Вайте?