Ветер плодородия. Владивосток

— Мы им платим. У нас есть среди них свои люди, — возразил Пальмерстон. — Надо их оживить. В России нужно сокрушать все либеральное и все проявления человеколюбия. Передовых государственных деятелей, террористов и нигилистов затравят реакционеры, которым мы должны только подсказывать. У поляков, как у нас и во Франции, созданы сильные общества, которые не оставляют мысли завоевать свободу. Поляки красноречивы, пылки и, увлекаясь декларациями, чувствуют себя вполне достойно. Все эти их общества — это не дело, а забава, это пустая польская говорильня. Там очень сухо… Но поднесите огонек, и вы увидите, что дрова наполовину сырые. Их надо научить и убедить. Освобождение крестьян в России разожжет польские амбиции — и тут они не выдержат. Момент будет подходящий. Они захотят во всем и везде быть впереди, служа вольной свободе, но им еще трудно взяться, пламя надо разжигать не среди болтунов в эмиграции, а в самой России, где поляки есть, и все всегда недовольны… И придется воспользоваться их темпераментом и желанием показать себя европейцами. Как только в России начнется освобождение крестьян, надо сразу уравновесить это, поднять восстание поляков, показать, что Россия тиранической была и остается. Польшу зальют кровью за это, и равновесие будет восстановлено. У нас есть надежные опытные враги России, которые знают ее, изучают и отлично улавливают момент, как только Россия оправляется. Они указывают, куда и какой удар нанести. Крестьянское освобождение надо уравновесить польской кровью, весь мир придет в ужас, и Россия опять станет деспотом, тем, чем мы должны ее видеть, держать ее как силу зла. Каждое послабление, каждая реформа, чтобы тут же были использованы. Как только там откроют какую-то возможность, надо народы или личности побуждать к яростным действиям, так как новый закон будет защищать их личность от произвола. Невольно новые законы отменят. Тех, кто бунтовал, посадят в крепость, сотрут с лица земли, деспотизм восстановится, и снова мы будем писать протесты, упрекать Россию за деспотизм, говорить, что эта страна иначе жить не может, народ любит палку, а насилие, острог и побои — его любимые отдушины. Ввергнув их в грязь тирании, мы лишим их возможности избирательного права, прав вообще. И закричим на весь мир о нашей борьбе за права человека после реставрации тирании у них. В противном случае может быть что-то ужасное. Если русские обучатся грамоте, если у них вырастут учителя, мастера своего дела, если они сумеют обрести права и, что еще ужаснее, привыкнут к ним и сумеют ими пользоваться, это будет гигантская мощь, единая мощь. А мы? А если будут восстания, если мы поддержим террор, то всем будет видно, что при тирании никакого террора не было. А теперь дали народу права — начались восстания, непослушания, убийства. Мы поддержим вечную репутацию русского народа, что он глуп, раболепен, не годен к парламентской системе, и этому народу никаких прав давать нельзя. Именно его бесправие даст тогда нашей прессе прекрасный повод для борьбы за освобождение России и за права человека. Революционная общественность и террор там развиваются сами по себе и без нас. Нам надо этим воспользоваться, но никогда не позволять совершать там такую революцию, которая преобразила бы народ. Если русские крестьяне терпеливы и ничего не понимают, на наше счастье, в России есть угнетенные поляки, чью историю Петербург украсил цепью виселиц, и еще — евреи, древняя, вновь оживающая нация, во всем ограниченная в России. Современная Англия во многом создана тремя евреями: Ротшильдом, лидером будущего Дизраэли и основателем Национальной галереи Ангерштейном. Они противопоставили свое значение и пользу бесправию русских евреев. Но евреи не могут там восстать. А поляки могут. Пора действовать. К тому времени, когда манифест об освобождении крестьян будет прочитан в церквах по всей России, польское восстание назреет.

Пальмерстон, как старый актер или циркач, выходя на сцену, необычайно воодушевлялся.

— Со временем мы сможем жить с Россией в мире. Полагаю, что всегда фанатично справедливое и дальнозоркое меньшинство сумеет увлечь за собой народ. В этом случае нужен парламент и свободные выборы. Каждый из этих институтов — палка о двух концах, и надо знать, когда и как этими рычагами воспользоваться. А русской эмиграции здесь, в Англии, нельзя разрешать пускать корни. Мы всегда будем стараться, чтобы у русской революционной эмиграции в Англии не было потомства. У нас в этом есть пособники.

— Как бы эти пособники не вымарали нас самих, — заметил Смит.

Пальмерстон подвел собеседника к зеркалу, и оба увидели свои модные стройные фигуры.

— Дорогой мой, я сумел повернуть мнение целого народа и добиться того, что народ демократической страны, страны свободы и прав проголосовал за войну в Крыму, фактически за турок-магометан. И мы там еще не довели дело до конца.

— А если кто-нибудь все это поймет и опубликует в России?