Ветер плодородия. Владивосток

Все случилось внезапно, когда так серьезно началась его парламентская карьера и первые речи тридцатилетнего оратора обратили на себя всеобщее внимание: будущее было открыто, и самые благоприятные намерения осуществлялись. Лидеры партии ставили на молодой талант, представлявший все доказательства своей независимости и недюжинности. Горячие мысли о судьбе братьев, о которых годами заботился он в Итоне и Оксфорде, сменились такими же размышлениями о благе и нравственности общества и всего народа.

Когда после одной из речей молодого Брюса правительство получило вотум недоверия, его успех был очевиден и побуждал к деятельности.

Внезапно умер старший брат, который должен был унаследовать от отца титул графа. Затем умер и отец. Джеймс Брюс становился восьмым графом Элгин и двенадцатым графом Кинкардин.

Родовое поместье потомков рыцаря Роберта Брюса находится в герцогстве Файфшир, в Шотландии. Пэры не могут быть членами нижней палаты парламента. Далеко не каждый шотландский пэр может быть членом палат лордов, так как там на Шотландию полагается всего 16 сидений, они всегда заняты. А пэров в Шотландии много.

Поэтому Джеймс Элгин не сидел в парламенте. Он стал губернатором Ямайки, а потом генерал-губернатором Канады. Теперь он посол и главнокомандующий в Китае.

И вот теперь оказывается, что развитие его ума, его государственная деятельность не имеют никакого значения для него самого, хотя он продолжает все, что обязан исполнять. Он любит Энн Боуринг. Он так насмотрелся на кровавые бойни, на грабежи и насилия, что решил бросить все: семью, общество, поместье, положение и обязательное лицемерие, уйти с Энн в Австралию, рубить золотую породу и мыть пески.

И вот, когда он так увлечен, так полон преступных, по мнению общества, надежд… Сибирцев, конечно, тот, про кого на балу на корабле в тропическом ночном море Джеймс получил записку без подписи: «Энн любит… она ждет его». Но Энн сама была в таком же состоянии, как Джеймс сейчас.

Что же будет теперь?

А Путятин переходит дорогу и не скрывает своего злорадства.

Как же после этого можно не быть искренним с молодым человеком, который даже в грязной одежде солдата так достоин и почтителен за столом посла и в его обществе. Он как бы частица Энн. Она его любила! На нем на всю жизнь останется ее влияние. Это видно сразу. Он и похож на нее.

После обеда морские офицеры передали Алексею личный подарок от его друзей, пересланный с рейда Даго в замок Ван Хай Лоу.

— Особый шик — цветы, пахнущие плохо вымытым горшком, — говорил молоденький лейтенант, сопровождавший Алексея к шлюпке, когда ливень стих, — а у китайцев все благовония натуральны. Неужели Европа идет к декадансу?

На корабле играл оркестр, а на набережной тысячи тяньцзинцев слушают, в то время как мандарины сидят в своих домах, видимо, содрогаясь от ненависти и не в силах запретить музыки, преградить влияние иностранцев.

Путятин заметил, что вернулся Алексей Николаевич какой-то странный, осунувшийся, словно омраченный не на шутку. В руках у него что-то вроде футляра для флейты, но очень большого размера. Он положил эту вещь, войдя к Евфимию Васильевичу в кабинет, на небольшой столик подле дверей.

— Вы от Элгина?

— Так точно.

— Что же вы так долго? Я беспокоиться начал.

— Элгин оставил меня на обед.

— Зачем он вас вызывал?

— Не знаю. Евфимий Васильевич.

— Какое же его мнение про Айгунский трактат?

— Про договор речи не было.

— А про вашу экспедицию?

— Ни слова, Евфимий Васильевич.

— О чем же он говорил?

— Он вообще со мной ни о чем не говорил.

— А вы у него сидели?

— Да. Потом Элгин сказал мне, что приглашает…

— Сколько же вы у него сидели до обеда?

— Час с лишним.

— И что делали?

— Ничего. Сидели и смотрели друг на друга.

— И что же, он молчал и вы молчали?

— Да, и за столом мало говорили, меня попросили перевести вызванному повару, что китайский обед хорош.

— Вас?

— Да.

— Зачем же, наконец, он вас приглашал?

— Это может знать только сам Элгин. Сказано мне не было.

Все это начинало выводить Путятина из терпения.

— Ни одного вопроса про Амур не было задано? О чем же говорили?

— Ни о чем не говорили.

— Но не все же время он молчал?

— Да… но не все время. Иногда молчание было очень впечатляющим.

— А вы?

— А что я могу сказать!

— Странная встреча! Что он, белены объелся, вызвал вас, перепугал и вас, и меня… Это что у вас за футляр?

Алексей хотел объяснить, но Путятин перебил его:

— И все молчали? Они молчали неодобрительно? Или молчали приветливо? Вы говорите толком, со мной-то не молчите.

— Молчали, как они умеют. Даже очень благожелательно. И сам Элгин молчал вдохновенно, по-моему.

— Ну, это по-вашему, а не по-моему. По-моему, наоборот. Но они знают, по-вашему, о заключении договора на Амуре?

— Конечно.

— Почему вы решили?

— Они не скрывают этого, как само собой разумеющееся дело.

— Но хоть один вопрос он вам задал?

— Да.

— И что же?

— Я ответил. Про погоду, кажется…

Путятин никогда бы не посмел подозревать своего офицера, что тот лжет. А Сибирцеву приходилось лгать. У него язык не поворачивался сказать, как Элгин спросил его: «Вы знакомы с Энн Боуринг?»