Ветры низких широт

Ему давно уже ничего не снилось, все лица стерлись в памяти, все события, еще недавно наполнявшие его жизнь, померкли, стали словно бы неузнаваемыми, и вдруг он все узнал: и себя, и дом возле раскопа, белый город вдали и бухту, окруженную кручами, и ее узнал, Наташу Павловну. Она тянула к небу обнаженные руки, и он торопливо говорил: «Сейчас, сейчас...», счастливо улыбался и, робея, чувствовал, как у него замирало сердце. Потом разом все пропало, и он услышал тяжелые, тупые удары в борт и грохот падающей воды, скрип переборок и чьи-то голоса в коридоре, там, кажется, смеялись.

Качало все так же сильно, и по палубе, тускло позванивая, перекатывался разбитый стакан, который Суханов забыл закрепить. Не было белого города, а было черт знает что, и Суханов долго не открывал глаза, пытаясь вернуться туда, где он узнал себя. В груди тихонько щемило, и хотелось плакать.

Глава третья

1

Шторм начал угасать дня за три до Нового года: перестал барахлить барометр, небо очистилось от тяжелых, мрачновато-неопрятных облаков, как освобождаются по весне от снега старинные российские города, ветер задул ровно, заметно слабея, но накат волн был еще сильным, и «Гангут», кланяясь им, постоянно зарывался носом в воду, которая не только заливала бак, но успевала еще прогуляться и по шкафуту. На юте снова установили лагун для окурков, и матросский клуб — «Кто сказал?» — «Моряки на юте» — возобновил свои диспуты на вольные темы или по вопросам стратегии и тактики.

— Какой же это Новый год, если жарынь — спасу нет?!

— Братва, а как же негры Новый год без елки встречают?

— А они вместо елки баобаб в горшок суют.

— Баобаб в горшок не влезет. Баобаб вдесятером обхватывают.

— Птенчик, откуда ты знаешь?

— Сорока на хвосте принесла. А еще географию в школе учил, так что кое-чего запомнил. Понял, шилохвостик?

— Медалист, значит?

— Медали не удостоили, а про баобаб запомнил.

— А я дурак, астрономию не любил. Всю дорогу по шпаргалке отвечал. А тут такое по ночам небо, что никакого атласа не надо.

— Сходи к штурману. Он, может, чего объяснит.

— Объяснит-то, может, и объяснит, только на кой мне теперь его объяснения, когда я, что и знал, все начисто перезабыл.

— Братва, а скучновато без них, супостатов. Они, братва, народ веселый.

— Это уж точно. Сейчас по Ливии вжарят. Москва их предупредит, они к Ливану покандехают.

— По зубам бы их.

— Смотри, как бы у самого не вылетели.

Моряки на юте практически знали все и обо всем судили авторитетно и ответственно, как и подобает это делать уважающим себя людям, но главного они, к сожалению, знать все-таки не могли: была ли лодка в этом районе, или же она давным уже давно паслась, как телка, в других краях и в других морях, или она вообще нигде не паслась, а стояла себе тихо-мирно у причала и досматривала перед походом свои последние сны.

Командир наконец вызвал к себе на мостик капитана Зазвонова, командира вертолета и по совместительству командира БЧ-6, и сказал ему, стараясь придать своему голосу добродушную строгость — вертолетчик хотя и подчинялся ему со всеми потрохами, но в то же время оставался все же человеком другой епархии, в которой, как и в корабельной, все было то же, но маленько все-таки и другое:

— Отоспался ты, братец, основательно. Небось по «козлу» уже чемпионом стал?

— Как вам сказать, товарищ командир... Подходящего партнера не подберу. Все какие-то захудалые, — скромнехонько заметил Зазвонов.

— А ты не спеши подбирать. Я вот малость освобожусь, может, тоже тряхну стариной. Я ведь прежде, начиная с училища, в великих мастерах от «козла» хаживал. — Я что ж, товарищ командир... Если составите компанию, то я всегда пожалуйста...

— Это само собой, только сперва полетать бы надо, — сказал Ковалев. — Поглядеть, что где делается, послушать, нет ли кого здесь поблизости.

— Я что ж, товарищ командир, если прикажете, то голому собраться — только подпоясаться.

— Вот я и приказываю: готовьте машину, по готовности доложите.

Зазвонов улыбнулся, обнаружив белые морщинки на черном лице, — был он коренаст и крепок и, казалось, на весь мир смотрел, посмеиваясь, — сказал просто, словно бы собирался по дрова:

— Есть готовить машину, товарищ командир.

Забыв про свои капитанские погоны на плечах, которые взывали к солидности, едва ли не кубарем скатился по трапу. «Обрадовался, — подумал Ковалев. — Рожденный летать ползать не может».

Качало еще изрядно, «Гангут» весьма ощутимо переваливался с борта на борт, но эта качка, как и сам шторм, тоже угасала, и, значит, следовало ожидать летной обстановки.