Ветры низких широт

Минут через десять Зазвонов запросил разрешения на взлет. Ковалев вышел на открытое крыло, поглядел на корму: на вертолетной площадке уже молотил воздух лопастями вертолет, даже с мостика было видно, как он содрогался от внутреннего нетерпения, готовый в любое мгновение подпрыгнуть, словно кузнечик, а палуба из-под его дутых колес — знаменитые три точки, — казалось, все время уходила. «Взлететь-то взлетит, голубь, — подумал с опаской Ковалев, — а вот как-то потом сядет», — и он приказал:

— Вахтенный офицер, средний вперед. — И когда «Гангут» словно бы немного осел в воду, убился чуть-чуть ветер и стало тише, он, немного волнуясь, хрипловатым голосом — все-таки ему не часто приходилось руководить полетами — сказал: — Добро. Взлет разрешаю.

Лопасти у вертолета закружились быстрее, образовав полупрозрачный круг и взвихрив вокруг себя воздух — провожающие вертолет схватились за козырьки пилоток, — машина подпрыгнула и стрекозой отлетела за корму, начала набирать высоту и скоро исчезла из виду. Ковалев вернулся в рубку. Он знал, что этот пристрелочный вылет мало принесет ему сведений, но он также знал, что именно только сейчас началось окончательное решение его командирской судьбы. Он старался не думать об этом, но в то же время в его сознании все время теплилась мысль: «Сейчас или... Сейчас или...»

Зазвонов вернулся часа через полтора, может, он был в полете и немного дольше, но это в сложившейся ситуации не имело большого значения.

— Вертолет закатить в ангар, — распорядился вахтенный офицер. — Командиру вертолета на мостик.

— Надводную разведку произвел, товарищ командир, — доложил Зазвонов, поднявшись на мостик. — В заданных секторах я зависал дважды. — С висков у него начал стекать пот, но он не отер его, только подул на нос. — Горизонт чист.

— Да-да, — сказал Ковалев, — там, где вы зависали, лодки быть не могло. Раз уж вы ее не слышали, значит, она нас — тем более. С завтрашнего дня будете летать регулярно.

Зазвонов просиял, но тут же погасил улыбку, буркнув: «Есть», и скатился в низы.

«Одни на карту ставят свою судьбу, — грустно подумал Ковалев. — Другим же — сплошное удовольствие».

Ковалев был не совсем прав — полеты для Зазвонова тоже были его судьба, только Зазвонов за долгое безделье разучился скрывать свою радость, а Ковалев свои эмоции уже умел скрывать даже от себя, но ведь у Зазвонова и людей в подчинении было — кот наплакал, хотя и числился он в корабельной табели о рангах командиром боевой части шесть. Древние далеко смотрели, когда утверждали: богу — богово, кесарю — кесарево.

2

Уже не недели — месяцы резал «Гангут» волну, которая рассыпалась, обволакивая его звенящей пеной, и незаметно подкрался к порогу Нового года, а Новый год, как бы к нему ни подкрадывались и как бы он сам ни приходил, неизменно оставался Новым годом, и, следовательно, наступала пора завершать одни дела и начинать новые. Судя по всему, «Гангуту» нечего было шабашить: вертолет исправно уходил на задание утром, поднимался в небо и после обеда, с каждым разом увеличивая радиус, а результаты этих полетов пока что равнялись нулю.

Позвонил командующий и поздравил гангутцев с Новым годом, сказал между прочим, что у Ковалева дома все нормально, Севка с Тамарой Николаевной ждут его скорого возвращения, как древнего спартанца, «со щитом». «Хорошо бы», — подумал Ковалев. Из дальнейшего разговора он понял, что там, в штабе, по всякого рода косвенным сведениям составилось твердое убеждение, будто стратегическая лодка обжила именно этот район, очерченный такой-то долготой и такой-то широтой с одной стороны и такой-то долготой и такой-то широтой с другой, но этому твердому убеждению не хватало пока что малой малости — донесения «Гангута», в котором бы он подтвердил расчеты штабистов. Между прочим — ах уж эти «между прочим»! — командующий заметил, что «Полтава» с «Азовом»... Так вот, «Полтава» с «Азовом» тоже не прочь попытать свое счастье в одиночном плавании. И все это опять между прочим... «Король умер, да здравствует король!» Говорили и иначе: свято место пусто не бывает.

Но какое Ковалеву было дело до всех этих королей и святых мест, когда, как он считал, и не без основания, что под сомнением находились его честь и достоинство, тот самый капитал, который наживается долгими годами, порой ценой собственной жизни, и в один миг может стать жалкими воспоминаниями на так называемом заслуженном отдыхе в кругу семьи и близких о днях светлых и, к сожалению, мимолетных. До «заслуженного отдыха» Ковалеву было, правда, далековато, а все прочее могло свершиться. Старики не зря когда-то предупреждали: от сумы да от тюрьмы не зарекайся.