Ветры судьбы

Не ответив ни слова, Ефросинья сверкнула босыми ногами и скрылась за кустом, листья которого создавали не достаточно плотный экран. Когда силуэт девушки, подобрав полы рубахи, принял характерную позу, на соседней повозке раздался веселый и громкий хохот.

– Чертова девка, – пробурчал Антон, – и зачем только черт меня побрал взять ее в дорогу. Одни только хлопоты от баб.

– Зато готовит твоя дочка – пальцы оближешь, да и скрасила она нам быт в этой поездке, – очнувшись от дремоты, Павел стал потирать глаза.

– Ты знаешь, Павло, как она достала меня. Хочу, мол, мир посмотреть. Ты понял, а, Павло, Севашские соли для нее – мир! Ха-ха! Достала она меня Павло. Достала, как и мать ееная.

– Да ты чего, Антон! Дочка всегда лучше сына. Повезло тебе с ней. Будет кому по старость лет кварту горилки налить.

– От нее-то получишь, только черпаком по голове. Не девка, а огонь.

– Вот и я говорю. Счастливый ты человек Антон. А мой Василий церковно-приходскую школу бросил, все в армию норовит. Нас с матерью бросить хочет, – Павел задумался на мгновение и потом добавил, – а давай мы их поженим меж собой. А? Как мысль тебе, Антон? Да заодно и породнимся.

– А вот! На кося выкуси, – ответил Антон, выразительно протягивая руку с комбинацией из трех пальцев на конце, – не пара она твоему Василю, не пара.

– Да почему не пара? – насупив брови, Павел придвинулся поближе с предчувствием жаркого спора.

– А потому что не пара. Уедет она скоро до своей сестры в Питенбург да там себе хахаля и знайде.

– С жидами хочешь, что ли, породниться, Антон?

– Не жид у Тани Яков, не жид. А поляк! И дела в ихней типонгранфии – дай бог кажному.

Использовав для гигиены чистый изумрудный лист лопуха, Ефросинья поправила полы рубахи и вышла из-за куста навстречу разгоравшемуся спору.

– С облегчением, – донеслось с соседней телеги.

Ефросинья молча, с покрасневшим лицом, запрыгнула на повозку.

Громкий окрик «пошли, залетные» и резкий удар кнута по крупам гнедых привел повозку в движение. За ней тронулись и две остальные.

«За сибиром солнце всходит – хлопци не зевайтэ

И на мэнэ Кармалюгу всю надию майтэ»

Слышно было, как с соседней повозки, свободно и не надрываясь, пел всегда веселый Микола.

* * *

Прогуливаясь по набережной, Яков любовался Невой, аккуратно укутанной в гранит. Купола Казанского собора золотым блеском отражались в небесной синеве. И, как огромная и могучая стрела, устремленная в небеса, указывал на могущество империи высокий шпиль адмиралтейства. Прошло уже более двенадцати лет после погрома в Кракове, а Яков по-прежнему ощущал неуверенность в будущем. Кроме неуверенности, Якова также беспокоила неудовлетворенность своим положением, которое он имеет в жизни.

Друзья помогли сменить фамилию и приобрести медицинское образование. Работая в аптеке у дяди Саввы, он познакомился с красивой женщиной по имени Татьяна, женой русского морского офицера, военного корреспондента. Незадолго до окончания русско-японской войны, закончившейся позорной сдачей Порта Артура, пришла похоронка, которая и дала Якову свободу действий. После полугода траура Татьяна оформила оставшийся ей в наследство от мужа небольшой капитал и приняла предложения от Якова выйти за него замуж. Кроме акций от типографии, проценты по банковскому счету покойного давали им возможность по-прежнему содержать квартиру на Невском, но от прислуги уже пришлось отказаться.

Якову приходилось принимать участие в делах типографии, где он приобрел вторую специальность книгопечатника и дополнительный доход к семейному бюджету. Все вроде бы шло своим чередом до тех пор, пока события кровавого воскресенья не потрясли Петербург и не прокатились отголосками по всей России. Странные люди из тайного общества, новые друзья Ракель, стали предлагать высокооплачиваемую халтуру: печатать такое, что волосы дыбом встают, и за что царская охранка по голове не погладит.

«Что же мне теперь делать и как мне быть», – подумал Яков, когда его мысли прервал резкий звон разбитого стекла. Из витрины близлежащего ресторана выпали двое. Сверху здоровенный детина в матросской форме мутузил под собой какого-то интеллигента во фраке. Чередуя многоэтажный мат, он наносил удары по лицу жертвы, которое наверняка еще до полета через витрину составляло одно кровавое месиво. Подбадриваемый криками толпы, повалившей наружу через центральный выход, здоровяк схватил за волосы уже не сопротивлявшуюся жертву и два раза эффектно ударил головой о мостовую. На свисток городовых матрос лишь неспешно поправил клеш и вместе с дружками скрылся в переулке.