Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том II. Книга I

Ты не пугайся – ничего страшного. Может быть все мое воображение. С утра мне Т. В.[238] рассказывала всякие ужасы, которыми она где-то наслышалась (на счет увольнении, гонении и т. д.) Потом я опять звонил на счет моего дела, и мне опять сказали «завтра» – т. е. до вторника и мне показалось, что я по тону и по разговору почувствовал, что в моем деле, которое раньше было ясное и прямое появились всякие осложнения, что вообще может быть мое дело «швах» – не знаю. Посмотрим – думаю не отставать пока не получу ответ во всяком случае».[239]

Конечно, «ничего страшного» в этом письме нет, но сегодня, с исторической дистанции, ясно видно, что душевная смута Жоржа в это время порождена всеобщей атмосферой «борьбы с космополитизмом». Но его природный оптимизм, вероятно, был подкреплён какими-то договорённостями с друзьями из ГРУ о помощи в критических ситуациях. Потому он и не хотел «отставать» от руководства МХТИ «без боя» ☺.

Свидетельства наличия таких договорённостей можно найти в письме Татьяны Васильевны Ивановой, адресованное к своей дочери Людмиле Александровне в Серноводск.

Хочется отметить, что как раз в августе – сентябре 1949 года переписка Жоржа, Татьяны Васильевны и Людмилы Александровны была весьма интенсивной. Из неё видна картина быта Жоржа в это время, картина жизни в коммунальной квартире с прогнившими полами, сломанной печкой, интригами жильцов по вопросу очерёдности уборки «общественных мест» и тягот по ликвидации последствий ремонтных работ в связи с газификацией:

«С газом пока больше ничего – только выломали громадную дыру в поле кухни (там, где были гнилые доски, т. что к раковине подойти нельзя и приходиться идти вниз умываться. Начали чинить, но когда можно будет умываться не известно.»[240]

Те из читателей, которые не имеют личного опыта жизни в советских коммуналках, могут представить эту картину по весьма ярким и достоверным её описаниям в произведениях М. Зощенко и И. Ильфа с Е. Петровым.

Возвратимся к свидетельствам тёщи. Татьяна Васильевна отмечает общую «закрытость» Жоржа:

«Ведь у него что либо узнать весьма трудно, и все облечено в тайну».

Тем не менее, она догадывается –

«У него, очевидно, не очень то ладится с Менделеевкой»

.

И, чтобы преодолеть эти «нелады», Жорж куда-то время от времени звонит:

«Жорж ушел «не надолго» – очевидно звонить. Это все Менделеевка, очевидно».[241]

И эти переговоры дали результат! В конце концов, после всех проволочек вдруг произошёл прорыв. Вот его хронология:

31 августа Жорж пишет жене:

«Жаворонков[242]

рад бы избавиться от меня, но не знает как»;[243]

Поиск причины для отказа доходил до абсурда. В том же письме он пишет, что ему говорили,

«что обязаны по закону восстановить, но никто не знает какой закон».[244]

7 сентября он констатирует:

«На счет аспирантуры – все то же – даже писать неохота. Я чувствую себя как белька в колесе: все что-то бегаю, бегаю, а с места не двигаюсь

»[245].

А вот 11 сентября он уже радостно сообщает о результате своего вчерашнего разговора с Жаворонковым –

«не о том шел разговор принимать или нет – а куда итти!»[246].

И в ходе разговора Жоржу были предложены на выбор несколько возможных мест для выполнения работы и написания диссертации. Более того, оказывается, что директор МХТИ им. Д. И. Менделеева был столь любезен, что после позднего приёма и, как написал Жорж, «очень приятного» разговора (попал Жорж к нему на приём в 21–30 10 сентября),

«Жаворонков меня «подбросил» к метро Маяковская на своей машине».[247]