Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том II. Книга I

09.10. Оборотная сторона фотографии «солдата Кости».[295]

В этой дарственной надписи можно увидеть скрытый намёк – «солдат Костя» дарит фотографию «солдату Жоржу», считая его равным себе по званию. Дата – декабрь 1953 года – как раз соответствует времени возможных контактов в «экстренных случаях», о которых вспоминает А. И. Родионов.

А что считать «экстренными случаями»? Вот, например, ситуация, которая могла привести к срыву диссертационной работы Ж. А. Коваля и, как следствие – к краху академической карьеры. Её зафиксировал в своём дневнике И. Н. Кузьминых:

«Случилась беда с работой Жоржа Абрамовича Коваля. Дмитриева забыла выключить электроэнергию, был пожар. Пришлось ездить к руководству института и умолять и кланяться, чтобы дали возможность продолжить эту работу. Теперь я хочу подключить к этой работе студента-дипломника Родионова. Удалось договориться, и, думаю, что мы доведем это дело до конца».[296]

А почему, собственно, лауреату Сталинской премии, профессору И. Н. Кузьминых, так нужно было кого-то «умолять» и «кланяться» руководству ВНИИКИМАШ (института кислородного машиностроения, где находилась экспериментальная установка Ж. А. Коваля), чтобы ввести студента-дипломника Родионова для ремонта и работы на установке?

По той простой причине, что аспирант Коваль не имел права прийти на опытный завод, и самостоятельно починить установку. У него не было необходимой «третьей формы» допуска к секретности, самой «низшей» по значимости и ответственности, но необходимой для прохода на «режимное предприятие»!

Вот войти на промышленную площадку атомного реактора в Ок-Ридже семь лет назад у него право было, а приехать в Лужники и поработать на собственной экспериментальной установке он не мог.

09.11. Панорама Лужников с видом (на противоположном берегу) на площадку расположения Института ВНИИКИМАШ в 1939 году.[297]

Получается, что даже угроза срыва академической карьеры не была для Коваля «экстренным случаем», позволявшем ему обращаться за помощью в ГРУ. А обращаться в какое-то другое ведомство, связанное с секретностью, без разрешения ГРУ он не имел ни права, ни желания.

Что же считать достаточным поводом для обращения в ГРУ? Мне представляется, что на такой шаг его могли толкнуть только чрезвычайные обстоятельства, связанные с угрозой жизни его самого и его близких.

И такие обстоятельства именно в эти дни действительно были. Не только над ним, но и над тысячами его соплеменников нависла смертельная угроза государственного еврейского погрома. «Дело врачей-отравителей» приближалось к своему трагическому финалу.

Он был предопределён тем, что, как «по горячим следам» этого дела писал в совершенно секретном письме в Президиум ЦК КПСС сам Берия,

«Бывший Министр государственной безопасности СССР т. ИГНАТЬЕВ не оказался на высоте своего положения, не обеспечил должного контроля за следствием, шел на поводу у РЮМИНА и некоторых других работников МГБ, которые, пользуясь этим, разнузданно истязали арестованных и безнаказанно фальсифицировали следственные материалы.

Так было сфабриковано позорное «дело о врачах-вредителях», столь нашумевшее в нашей стране и за ее пределами и принесшее большой политический вред престижу Советского Союза».[298]

Не могли не знать об обстоятельствах и грядущих последствиях этого «позорного дела», сфабрикованного МГБ, «заклятые друзья» чекистов – их коллеги из ГРУ. И именно через них мог знать обо всем этом Жорж несколько более подробно, чем «простые москвичи».

А в «информированных кругах» Москвы ползли слухи о том, что этот финал будет катастрофическим для евреев. «Отравителей» публично повесят на Красной площади, а «евреев-космополитов», якобы спасая от «народного гнева», вышлют в концлагеря, попутно уничтожая руками энтузиастов-антисемитов.

Дипломатично, без шокирующих деталей, но вполне определённо, на грани чёрного юмора, зафиксировал это намерение такой безусловно сведущий и компетентный свидетель, как тогдашний член Президиума ЦК КПСС А. И. Микоян в своих мемуарах: