Вячеслав Иванов

По дороге в Эммаус воскресший Христос явился двум своим ученикам и возвестил им о победе над смертью. В поэме «Спор» она сама это засвидетельствовала. Собственный опыт страдания Вячеслав Иванов пережил, проецируя его на главную спасительную тайну мироздания – смерть и воскресение Богочеловека. Теперь поэту предстояло прожить с этим всю оставшуюся жизнь.

Глава V

«Пламенеющее сердце». 1907–1913 годы

Потеря любимой жены стала для Вяч. Иванова тяжким ударом, после которого другой человек, не обладающий его внутренней силой и глубиной, мог бы сломаться. Но поэт выстоял вопреки всему, держась за Небо. О том, что тогда происходило в его душе, Ольга Шор писала так: «Боль смертная той смерти легко могла бы стать орудием искушения, силой, затягивающей в отчаянье и уныние; но отчаянье было бы бунтом, а уныние – умиранием духовным. Только не бунт! В. И. его не допускал: бунт – дело рабов. Он любил свободное послушание, – эту добродетель настоящих царей, ярче всего воссиявшую в самом большом из них, учившем с высоты креста… И он сам твердил: “Твоя да будет воля, Господи! Я покорствую. Помоги моему непокорству”»[166].

Встречи на «башне» через некоторое время возобновились. Внешне могло показаться, что по сравнению с прежними годами почти ничего не изменилось. Все так же текли ночные беседы, все так же подавали гостям вино и чай с пряниками, все так же горели свечи в канделябрах и бутылках. Но не было уже духа праздника и веселья. Живая душа, Психея этих собраний ушла навсегда. Пир без Диотимы потускнел.

О том, как протекала тогда жизнь на «башне», вспоминала дочь поэта Лидия: «За обедом всегда сидело человек восемь-десять или больше. И обед затягивался, самовар не переставал работать до поздней ночи. Кто только не сиживал у нас за столом! Крупные писатели, поэты, философы, художники, актеры, музыканты, профессора, студенты, начинающие поэты, оккультисты, люди полусумасшедшие на самом деле и другие, выкидывающие что-то для оригинальности; декаденты, экзальтированные дамы… Я раз сбегала на кухню поболтать с Матрешей (кухарка Ивановых. – Г. З.), а она говорит: “Странно! Говорят по-русски? А ничего нельзя понять!”… Среды со смертью мамы были отменены. Но изредка на Башне происходили большие собрания. На одном из них меня представили Зинаиде Гиппиус. Она посмотрела на меня (кажется, в лорнетку и сказала немного нараспев: “Скажите мне что-нибудь для меня интересное и страшное”… Вот за столом редкий гость… Всем известно, что красавец-Аполлон. Да, красавец, но какое же тяжелое лицо. Это Александр Блок… Мы оба с Вячеславом очень любили вечера, когда Кузмин показывал отрывки из своей очаровательной оперетки… Он писал и стихи, и музыку. Сюжет был взят из восточной сказки. Влюбленный в султаншу переодет птицей, посажен в клетку и внесен в гарем»[167]

.

В Михаиле Кузмине, давнем госте «башни», Вячеслав Иванов любил его «протеизм» – способность к органическому перевоплощению в одежды любой эпохи мировой культуры. Еще в 1906 году он посвятил Кузмину стихотворение «Анахронизм»:

В румяна ль, мушки и дендизм,В поддевку ль нашего покроя,

Певец и сверстник Антиноя,Ты рядишь свой анахронизм,Старообрядческих кафизмЧтецом стоя пред аналоем

Иль Дафнисам кадя и Хлоям,Ты всё – живой анахронизм[168].

Часто останавливался на «башне» приезжавший из Москвы Андрей Белый. Лидия Иванова вспоминала: «Андрей Белый был один из тех москвичей, которые приезжали к нам прямо с чемоданом… В этот период Белый писал свой роман “Петербург” и по мере его создания читал новые части Вячеславу. Вячеслав очень увлекался этим романом и называл Белого с ласкою “Гоголек”. Белый любил изображать кинематограф. Он подскакивал к стене и начинал двигаться, жестикулируя, вдоль нее. При этом все тело его спазматически дрожало. Это должно было вызывать смех, но в сочетании с его стальными, куда-то вдаль устремленными глазами, все это меня скорее пугало»[169].