Я встал, как поднимались мои предки, в «последний и решительный», понимая, что больше резервов вести этот неравный бой у меня нет, и сейчас или чуть позже он может кончиться для меня поражением, и решил традиционно, по-русски идти в штыковую атаку, лоб в лоб и, не виляя вокруг да около, понравится это кому или нет, заявить: подачей обводнённого масла замышлялась диверсия! Я почувствовал, что это ахиллесова пята в «боевых порядках» офицера по воспитанию, и он не выдержит напора правды и справедливости.
Стало легче дышать, исчезла скованность, словно я обрёл второе дыхание, и уже не страшась, рванул с места, не видя ничего, кроме своего, как оказалось, главного противника – офицера по воспитанию, и, смотря на него в упор, глаза в глаза, сделал первый выпад штыком аргументов.
– Вы что, не понимаете, что майор со склада ГСМ, чтобы избежать ответственности за своё преступление, идёт на любую подлость, вовлекая в это, как мне кажется, ни в чём не повинных людей, в том числе подписавших акт о нашем мнимом пьянстве, если, конечно, это не сговор и не банда, – начал я тихо и постепенно повышая голос, перекрывая им все шумы и разговоры. – Вы что, тоже жалеете вместе с ним, что экипаж предотвратил диверсию против корабля?! Значит, вы заодно с майором и соучастник этого гнусного замысла? – уже буквально орал я.
Пока я «разряжался», капитан-наставник взял эти злосчастные листки-акты и, посмотрев их один за другим, вдруг спокойно и тихо сказал с окончанием моей тирады:
– Акты недействительны – там нет подписи тех, на кого они написаны, и росписей членов этой комиссии, если обвинённые в пьянстве не могли расписаться сами, будучи мертвецки пьяными, или отказались от подписи.
В кабинете, в котором только что бушевал шторм, мгновенно воцарилась тишина. Прекратились шепот, шорох одежды и бумаги, скрип стульев, покашливание, как будто от всех отключили электропитание и механизм жизнедеятельности остановился. И в этой тишине так же спокойно и буднично голос председателя профкома определил его позицию:
– Акты недействительны. На профкоме принять их, как свидетельство, мы не сможем.
Наверное, дошло до всех, что тщательно подготовленная акция по дискредитации экипажа, со «свидетелями» и прилюдно, трещала и лопалась по всем швам, выскальзывала из рук руководства, как нечто омерзительное, к чему больше никто не хотел прикасаться.
У офицера по воспитанию вывернулась челюсть, он ловил воздух ртом и с такой злобой смотрел то на капитана-наставника, то на председателя профкома, переводя взгляд с одного на другого, словно те совершили святотатство – не выполнили приказ партии или вместо водки налили ему воды.
Видя такое дело, врио командира части объявил перерыв. И вовремя! Я тоже устал от напряжения, хотелось глотнуть свежего воздуха и собраться с силами к новому раунду. Мы вышли во двор к экипажу, курящие закурили, остальные переминаясь с ноги на ногу, молчали.
– Ну что, ещё не кончено? – ни к кому не обращаясь, произнёс я.
– Нет. Со склада ГСМ должен кто-то подъехать, – сказал капитан-наставник.
Я догадался, о ком речь, но говорить не стал.
– Не ожидал, спасибо, – сказал я капитану-наставнику и председателю профкома.
Никто не ответил, и разговор прекратился.
Я подошёл к экипажу, всё ещё ожидавшему решения. Сказать было нечего, перепалка на разборе их вряд ли заинтересует, а исполнится ли угроза увольнения – ещё не ясно, хотя просвет сквозь нагромождения лжи есть.
Было понятно, что карающая машина дала сбой – в её механизм попало обводнённое масло сфабрикованных лжеактов лжесвидетелей, и её заклинило.
Так и должно было быть!
Из здания вышел дежурный офицер и передал приказание – рядовой состав экипажа отпустить на судно.
И слава Богу! Мужики повеселели и пошли со двора. Это уже победа! Остались мы с помощником. Что ж, отстояли экипаж, постоим и за себя.
Во двор въехала машина, из которой вылез тот самый майор со склада ГСМ, с ним шофёр автоцистерны – сержант срочной службы. Они прошли мимо, смотря в землю, делая вид, что не видят и не узнают нас с помощником, направляясь в здание. Вскоре были приглашены и мы.
Ведущие разбор офицер по воспитанию и врио командира части не то устали, не то сменили тактику, на самоуверенных и всемогущих они уже не походили, что-то изменилось в них.
И тем не менее офицер по воспитанию как ни в чём не бывало продолжил теперь уже глупую и унизительную для себя разборку. На этот раз начало походило на очную ставку.
– Вы знакомы с ними? – спросил офицер по воспитанию, обращаясь ко мне, указывая на майора и сержанта. На этот раз от обороны я сразу перешёл в наступление:
– Да, я знаю этого негодяя-майора! Это он хотел отправить на тот свет десантный корабль с экипажем и десантом почти в пятьсот человек! – громко и чётко сказал я, отвечая на поставленный вопрос.
– Что вы себе позволяете?! Это офицер! – начал было офицер по воспитанию, но уже без той веры и убеждённости, с какими он начинал первый раунд.