Виртуальный детектив

От интонации голоса, въедливой и зловещей, от вольных начальственных поз, в каких сидели присутствующие, их взглядов и сомкнутых губ сразу повеяло родным коммунистическим парткомом. Ничего не изменилось! Сколько раз уже в далёком прошлом – как-никак уже десять лет пролетело – я слышал этот или подобный ему, похожий, как близнецы, вкрадчивый и вместе с тем омерзительный голосок секретаря парткома или замполита, вульгарно-начальственный, тихий, но безжалостный и всепроникающий, как пуля, разящая в сердце, вызывающий оцепенение, в котором слышится и демонстрируется явное и бесстыдное превосходство, полное неверие в ещё не прозвучавший ответ, и кто здесь всемогущий начальник, и какая ты перед ним мелкая сошка!

Велика сила привычки. Сильна тоска по прошлому могуществу! Да только время не стоит на месте, а этого они понять не могут и не хотят. Увидев всё это и услышав, я по-звериному почувствовал надвигающуюся опасность и, окончательно успокоившись или взяв себя в руки, без промедления ответил «домашней» заготовкой:

– А ничего не было, о чём вы спрашиваете. Люди работали и работали много и хорошо. План выхода, дополнение к плану и другие задачи выполнили. По экипажу замечаний нет.

– А почему за вас звонят разные начальники? Значит, вы виноваты и пьянка была? – спросил врио командира части.

– Звонил друг по службе и работе, с которым я поделился своей обеспокоенностью после вашего заявления в субботу утром. Он разобрался и поступил по совести, предупредив вас не сделать ошибки в окончательном решении – уволить. Тем более что распоряжение «сверху» отдано по лживой информации безответственного и беспринципного человека с единственной, как я понял, целью – дискредитировать экипаж и свалить свою вину за подачу обводнённого масла на нас.

Эти вопросы я предполагал и отвечал на них более или менее логично, как мне казалось, спокойно и с достоинством. Это-то как раз и вызвало раздражение и возбудило желание «уестествить» во что бы то ни стало.

– А чего вы не говорите, как вы отпраздновали юбилей своего матроса? Расскажите! – язвительно спросил офицер по воспитанию.

Я совершенно забыл, что утром мы поздравили юбиляра, зачитали приказ командира части, то есть его – врио командира, о поощрении и вручили грамоту, после чего он был отпущен домой, так как сменился с суточного дежурства по причалу. Лишь потом, когда официально подтвердилась информация о выходе на подачу, за ним послали гонца и вернули на судно. Мы работали в одну смену, и на выходе нужен каждый судовой номер.

Так кратко эту ситуацию я и пересказал, не видя в ней ничего крамольного. Не тут-то было!

– И вы хотите сказать – не выпили?! – опять язвительно и с насмешливым недоверием переспросил офицер по воспитанию.

– Да, не выпили! – коротко, без объяснений сказал я и, слегка раздражаясь, добавил: – В рабочее время не пьём!

– Даже чуть-чуть? – опять спросил он ехидно.

Я понял, ему надо было за что-то зацепиться, чтобы потом утверждать, что экипаж постепенно «набрался», то есть упился, празднуя юбилей.

«Какая сволочь!» – непроизвольно, не подавая вида, подумал я. И вдруг вспомнил, что в тот день у него самого был какой-то юбилей, и он «позволил» себе праздновать его «всенародно» и задолго до конца рабочего дня.

Какая знакомая партийная двойная мораль!

Именно в ту пятницу и в тот момент диспетчер вызывал представителя части разобраться с обводнением масла, педантично фиксируя время звонков через каждые полчаса по всем нужным телефонам, но никто не отвечал или отсутствовал. Невероятное совпадение – все вызываемые одновременно исчезли неизвестно куда, и ни диспетчер, ни дежурный по части никого найти не смогли! Только на самом деле всё было примитивно просто и типично для пьянки «большого» начальника – приглашённые на юбилей приняли «на грудь» гораздо больше, чем по «чуть-чуть», и послать полномочного и трезвомочного было некого.

Пожалуй, более яркую иллюстрацию истинного отношения к нам, экипажу, придумать невозможно, разве что флотская поговорка дополнит: «Кошка бросила котят – пусть … как хотят!».

Но на «скамье подсудимых», на этом публичном шельмовании, сидел я, а не офицер по воспитанию. Он судил иезуитски, пытаясь запутать, сбить с толку, поймать на противоречии или оговорке. Разбор однозначно превращался в «разборку», становился всё более сумбурным и неуправляемым. Врио командира части в основном молчал, ни слова не произнесли присутствующие, беспрестанно спрашивал только офицер по воспитанию, а его интересовало не обводнённое масло, а наша воображаемая пьянка.

Мелкие никчемные вопросы, иногда повторяемые, следовали с пулемётной скоростью один за другим, и часто были настолько глупы и наглы, что порой начальников становилось жалко в этом верноподданническом запале, и они выглядели не просто бледно, а отвратительно. Порой даже присутствовавшие при этой экзекуции опускали глаза, рассматривая руки и ковыряясь в ногтях, ожидая развязки и всем своим видом показывая непричастность к гнусному судилищу.