Вишня во льду

Немного подумав, Дорошин принял решение, не возвращаясь домой, отвезти изъятую у Соколова картину Фалька на экспертизу в Москву. Как он и ожидал, Елена Золотарева увязалась за ним.

– Мне же интересно, – сказала она, серьезно глядя на него своими огромными серыми глазищами. – Это же приключение, настоящее приключение! И так получилось, что оно мое. Нет, я его ни за что никому не отдам!

В общем-то Дорошин ее понимал. В жизни старшего научного сотрудника областной картинной галереи не было ничего даже отдаленно напоминающего приключение. Что ж удивляться, что ей интересно принимать участие в настоящем расследовании! Впрочем, из числа подозреваемых Дорошин Золотареву еще не вычеркнул, поэтому понаблюдать за ней в новых для нее условиях было совсем нелишне.

До Нового года, конечно, оставалось всего ничего, но он не любил откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. А сегодня можно было обсудить ход расследования с верным другом Эдиком Киреевым, а заодно попытаться потянуть за ниточку, ведущую от Алены Богдановой к неизвестному пока ценителю дамской красоты, визитка которого болталась у Дорошина в кармане.

В версию внезапной страсти, которой богатый московский коллекционер воспылал к провинциальной простушке, он не верил. Единственное достоинство Богдановой, на его взгляд, заключалось в непрошедшей пока молодости. Она не была красавицей, на которую на улицах оборачивались бы мужчины. Симпатичная, не более того…

В комплекс Пигмалиона, решившего облагородить простой материал и слепить из него что-то удобоваримое, ему тоже верилось слабо. Бедную Золушку, пусть даже и с дипломом искусствоведа, полученного в захудалом педагогическом университете, можно было подобрать и в Москве. Отправляться для этого за двадцать верст было совсем необязательно. Можно подумать, в столице нет маленьких, плохо одетых зубастеньких щучек, готовых предоставлять свое молодое тело в обмен на конвертируемые дензнаки!

Любительницы собирать коллекцию с портретами американских президентов встречались везде, и на их фоне ничего выдающегося в Алене Богдановой не было. Именно поэтому Дорошин считал, что настоящий интерес пока неведомого ему коллекционера, которого, согласно его визитной карточке, звали Михаилом Николаевичем Колесовым, был вызван именно фондами областной картинной галереи, в которой трудилась Богданова, а сама девушка была лишь ключиком, отпиравшим заветную дверцу, за которой прятались сокровища.

– А зачем он тогда велел ей не скрывать их связи? – спросил Дорошина Эдик Киреев, с которым он поделился своими сомнениями.

– Чтобы отвести подозрения.

– Ой, не знаю, – усомнился Эдик. – Слишком примитивно, чтобы быть правдой. В одном ты прав. Встречаться с ним действительно надо. В таком деле, как твое, из одного клубка торчит сто концов ниток. За один потянешь, а он раз – и оборвется. За второй – тоже ни к чему не придешь, но рано или поздно нужный кончик найдется.

– Это же какое огромное терпение нужно иметь, чтобы заниматься вашей работой, – сказала вдруг Елена. – Я же знаю, многие картины в розыске находятся десятки лет. Кропотливо тянуть за разные ниточки, которые обрываются прямо в руках без всякой надежды на скорый результат, непросто. Думаю, что многие люди не выдерживают долго, ломаются и уходят, а вы, Виктор Сергеевич, остались. Почему?

– Не знаю. – Дорошин пожал плечами. – Характер такой, наверное. Я в детстве всегда помогал маме ягоды перебирать. Дед с отцом и дядей Колей в лес ездили и на болота тоже. За клюквой, брусникой, черникой, морошкой. Привозили ведра и туеса, а мама с бабушкой садились все это перебирать и чистить. И я всегда им помогал. Меня монотонная работа не раздражала ни капли. Сидишь, дело делаешь, а голова свободная. Можно думать о чем хочешь. Мама все удивлялась. Говорила, что девчонок обычно не заставишь ягоды чистить, а я запросто. И гречку мне подсовывала перед варкой. Сама не любила ее перебирать, а я соглашался.

– Не удивлюсь, если узнаю, что вы увлекаетесь вышивкой, – сказала Елена. – Такая же монотонная работа, требующая внимательности и сосредоточенности.

– Нет, вышивкой я не увлекаюсь, – засмеялся Дорошин, – хотя признаюсь, что до недавнего времени у меня было одно не очень мужское хобби. Я шил кукол.

– Что ты делал? – вытаращил глаза Эдик.

– Кукол шил. И не смотри ты на меня так, ей-богу! Это как в детстве гречку перебирать. Руки заняты, головой вроде думаешь, какие нитки подобрать, какие глаза пришить, какой наряд сварганить, но при этом мозги так прочищаются, что решение самой сложной задачи вдруг приходит вмиг, само по себе.

– И много у вас кукол? – заинтересованно спросила Елена.

– Да штук двадцать-тридцать. Я этим начал заниматься, как сын подрос. Сначала мы с ним модели клеили. Фрегаты, самолеты… Потом он стал старше, и ему это перестало быть интересно, а у меня в одиночку не пошло. Да и дорогое это удовольствие, если честно. С куклами как-то проще. Я лет восемь, наверное, этим занимался.

– А сейчас бросили?