Витязь на распутье

– А я тут помыслила, что королева должна под стать своему воеводе быть, вот и явила тебе… нежданность… Так что, и впрямь тебе глянусь?[112]

Я вместо ответа только красноречиво закатил глаза.

– А… чего ж тогда застыл… яко истукан? – хриплым шепотом выдохнула она. – Нежданность с меня, а… натиск с быстротой… давай уж… сам… яви… как обещался. – И, видя, что я еще не решаюсь, она поторопила: – На вдовий двор хоть щепку брось, и за то бог помилует. Вот и поднеси мне свое… поленце.

Я остолбенел. Вообще-то когда сюда шел, то вариантов в голове крутилось только три. Да, нет и продолжение колебаний. Но я никак не думал, что за согласие придется расплачиваться столь оригинальным способом.

Если б у меня было побольше времени, возможно, я что-нибудь придумал бы, вот только его не было вовсе. Мария Владимировна налетела, в точности использовав мой девиз. Вначале неожиданное одеяние, затем натиск речи, после чего она, не став дожидаться обещанной быстроты с моей стороны, властно обхватила меня за плечи и, падая, увлекла следом за собой на свое ложе, и вариантов дальнейшего поведения у меня не осталось вовсе.

Кроме одного.

Ох, быть тебе, старица, королевой Ливонии. Хотя какая она старица? Скорее уж… Впрочем, промолчу…

А что в келье было не так, я понял, когда одевался. Перед тем как превратиться из Марфы в Марию Владимировну, монахиня аккуратно задвинула занавеску на иконостасе. Чтоб святые не подглядывали.

Глава 28

Новые хлопоты

Уехать из монастыря удалось лишь на третий день. Я был измочален и выжат как лимон – не иначе как инокиня, сорвавшись, вознамерилась разом компенсировать себе все семнадцать «постных» лет. Хотел сбежать пораньше, но у нее оказалось не приготовлено прошение к патриарху, а на это тоже требовалось время, которое, как она «деликатно» выразилась, нечего тратить впустую. Да уж…

…Погасшим не зовиНезримый пламень тот, что под золой таится.И старцам праведным знаком огонь в крови.Как во дворцах, Амур в монастырях гнездится.

Могучий царь богов, великий бог любви,Молитвы гонит он и над постом глумится[113].

Что касается постов – не знаю, но насчет молитв – точно. Во всяком случае, при мне она не молилась ни разу, очевидно решив, что ни к чему совмещать столь разные занятия, и целиком посвятив себя более приятному.

Не хотелось лишать женщину матримониальных надежд, но куда деваться. Первый намек я пропустил мимо ушей. Во второй раз она мне простодушно поведала, что «кровя у нее еще идуть», а потому запросто может родить будущему мужу сыновей, и не одного. Но когда речь зашла о том, что на троне Ливонии как раз и нужен крепкий и храбрый воевода, и не беда, если он окажется юн летами, я сокрушенно вздохнул и молча показал ей безымянный палец правой руки, на котором красовался золотой перстень с крупным синим сапфиром – подарок Ксении.

– То-то он мне весь бок ободрал, – сквозь зубы выдавила она. – Ну что ж, ладноть. Пущай. Хоть ночка, да моя. Да и в Ливонии, мыслю, не оставишь меня своей лаской, а мне ныне и крошек довольно.

Хороши крошки. Что же тогда она считает караваем? Но пришлось дать туманное обещание насчет Ливонии.

Одно из непременных условий, которые она хотела включить в грамотку, – пострижение в монахини главной виновницы своего пострига Марии Григорьевны Годуновой, но я уговорил ее не делать этого, пояснив, что это само собой разумеется, поскольку она произносила за нее слова обета, следовательно, приняла тем самым на себя монашеский чин.

С патриархом Игнатием тоже все обошлось, хотя святейший не отважился самостоятельно принять решение по столь небывалому делу, предпочтя собрать синклит, синод или как он там у них называется. Я уж было настроился на новое ожидание – пока еще все соберутся, но оказалось, что церковное руководство не больно-то стремится заниматься непосредственным руководством своими епархиями, предпочитая обретаться в Москве. Помимо Крутицкого митрополита в настоящее время в столице находились и Новгородский, и Тверской, и Ростовский, судьбу которого так и не могли решить.

Кстати, касаемо последнего из перечисленных.

Патриарх все-таки кое-что поимел с Дмитрия в обмен на расстрижение старицы Марфы. Дело в том, что государь весьма рьяно настаивал на смещении ростовского бедолаги и отправке его в монастырь, чтобы удоволить старца Филарета. Игнатий же всячески упирался, ссылаясь, что без всяких видимых причин так поступать негоже, а потому пусть лучше монах пока будет поставлен на бывшую епархию святителя, то есть на Рязанско-Муромскую. И ничего страшного, что эта кафедра не митрополичья, а всего лишь архиепископская. Напротив, будет усмотрена некая последовательность в продвижении, поскольку возводить простого монаха сразу в сан митрополита как-то неправильно.