Виткевич. Бунтарь. Солдат империи

В ту пору немало самозванцев объявляли себя послами или посланниками великих государей с тем, чтобы поживиться за чужой счет, и, конечно, у Виткевича могли зародиться определенные сомнения. Однако они рассеялись после того, как он вспомнил, что уже видел Гуссейна – в 1831 году, в свите афганского принца Шах-Заде Фарука, путешествовавшего по Средней Азии. Афганцы заплутали в степи и ненароком завернули на территорию Оренбургского края, где натолкнулись на казачий разъезд под командованием Виткевича. О том, что Гуссейн Али – не проходимец, а знатный вельможа, свидетельствовало и упомянутое официальное письмо кабульского правителя русскому царю.

Между тем, «ненастоящий» Гуссейн и вправду существовал. Некий мошенник, прознав о намерении Дост Мухаммед-хана, попытался первым добраться до Петербурга – через Кавказ, но в Тифлисе его задержали русские военные власти.

Трудно сказать, сам Ян предложил афганцу сопровождать его в Оренбург или ответил согласием на просьбу Гуссейна. В любом случае он брал на себя немалую ответственность: раз помогает миссии посланника, значит, считает ее полезной и важной. Виткевич рассчитывал на одобрение Перовского – губернатор должен был понять, что в создавшейся ситуации нужно со всем вниманием отнестись к просьбе Кабула о союзе.

Афганистан, несмотря на географическую удаленность от центров Российской империи, вызывал у русских интерес еще в XV–XVII веках. В петровское время начался систематический сбор сведений об этой стране и ее жителях[196]. Афганистан посещали русские купцы, путешественники-исследователи и даже официальные представители, уполномоченные вести переговоры об установлении дипломатических связей[197]

. Однако только с начала XIX века афганский фактор приобретает практическое значение во внешней политике России, что было обусловлено энергичным продвижением империи в южном и юго-восточном направлении. О том, что это противоречило интересам Великобритании, нам уже известно.

В то время в британском парламенте высказывалась вполне здравая мысль: «Таким образом, территория Афганистана, о существовании которого еще пятьдесят лет назад мало кто подозревал и придавал этому значение, по всей вероятности, станет сценой, на которой развернутся великие события, и однажды в будущем там будут решаться судьбы Центральной Азии»[198].

Англичане стремились к установлению своего контроля, прямого или опосредованного, над Кабульским и Кандагарским ханствами, главными игроками на афганском поле, в чем виделся залог обеспечения безопасности Британской Индии. Как отмечал немецкий востоковед Карл-Фридрих Нейман, «в продолжении нескольких столетий все усилия их (британцев – авт.) были направлены к тому, чтобы основаться в Кабуле и Кандагаре», воспринимавшихся как врата Индостана. «Первое открывает вход от Турана

[199], второе от Ирана. Если хорошо защищены эти врата, Индия безопасна от вторжения чужеземцев»[200].

Перовский и его единомышленники были осведомлены о том, что Дост Мухаммед-хан из рода Баракзаев – самый могущественный и самостоятельный из афганских ханов (в России их называли по-своему, князьями), объективно он мог стать для русских неплохим партнером. Образованный, рассудительный, этот правитель не ограничивал свои претензии сведением мелких счетов с другими феодальными правителями и ставил своей целью объединение Афганистана.

Приведем описание Дост Мухаммед-хана из книги Неймана «Афганистан и англичане в 1841 и 1842 годах»: «Дост Мухаммед-хан всегда считался достойнейшим и дальновиднейшим из всех братьев Баракси (Баракзаев – авт.). В самой наружности его есть нечто поражающее, внушающее уважение. В лице его, в огненных черных глазах просвечивает высокий ум; заботы прорыли ранние глубокие морщины на его высоком челе и убелили его волосы; находясь еще в летах мужества, Дост-Мухаммед кажется уже стариком; но эту старость забываешь при взгляде на его одушевленные черты, данные ему природой, на прекрасные манеры, приобретенные им самим, неизменные в счастье и несчастье»[201].

Чтобы выделиться из сонма прочих ханов (среди которых, кстати, были его родные и сводные братья) и подчеркнуть свое могущество, в 1834 году Дост Мухаммед объявил себя падишахом и эмиром. Если хан, в соответствии с условным табелем о рангах восточных властителей, являлся чем-то вроде воеводы, вождя племени или князя «средней руки», а шах представлял собой главу одного государства или княжества, то титул падишаха поднимал владыку еще на одну ступень, придавая региональный размах его деятельности и влиянию. Не менее значимым был титул эмира (Amir al-Mu’minin), предводителя правоверных.