Византиец

Н. собирался раздеваться, когда к нему в дверь тихо постучались. Скорее даже поскреблись. Ему это не понравилось. Предусмотрительно держа наготове кинжал, Н. аккуратно отпустил засов. В комнату скользнула хрупкая тень. Это была Клеопа, греческая служанка Зои. Н. неоднократно видел ее, посещая деспину.

— Что-нибудь случилось, Клеопа? С деспиной все в порядке?

Девушка приложила палец к губам и молча протянула ему записку.

На маленьком листочке бумаги довольно крупным женским почерком по-гречески было написано несколько слов. «Прошу Вас, придите сегодня. Мне надо поговорить с Вами. Клеопа Вас отведет».

Больше ничего. Н. про себя усмехнулся. Странное дело, после стольких встреч и стольких часов, проведенных вместе, он до сих пор ни разу не видел почерка деспины. Но сомневаться не приходилось. Записку и вправду послала Зоя.

— Сейчас, Клеопа. Я только приведу себя в порядок.

Н. оправил на себе камзол, повесил шпагу, не забыл и про кинжал. При этом уловил несколько удивленный взгляд служанки. Но комментировать не стал. Плащ, шляпа. Он готов. Девушка укуталась поплотнее, накинула капюшон. По ее примеру и Н. надвинул шляпу пониже на глаза. Они пошли.

Как они выходили, похоже, никто не заметил. На улице стояла тьма. Теперь только бы не заблудиться. Девушка шла довольно уверенно. Н. за ней следом, повторяя как молитву: «Не надо никаких неожиданностей».

Н. старательно отгонял от себя неприятные мысли. Но он боялся. Боялся запоздалого бунта Зои. Например, что Зоя скажет: «Извините, я лучше пойду в монастырь, буду валяться в ногах у папы, молить о прощении, но этот фарс я продолжать не могу. Я не поеду в Москву. Делайте со мной что хотите».

Один на один они не виделись недель пять. Что творилось на душе у Зои в эти дни, Н. не имел ни малейшего понятия. Он тревожился за нее. Но не меньше тревожился за судьбу их общего предприятия.

Наконец, прошмыгнув по похожим одна на другую темным узеньким улочкам, они внезапно вынырнули у бокового входа в Палаццо Пубблико. Сбоку, чуть под углом, простиралось огромное, продавленное полотно площади. При мерцающем свете факелов составлявшие площадь дольки стирались, но могучая башня напоминала о себе — длинным языком сгустившейся тени.

Неожиданно, словно из-под земли, вырос стражник, преградивший им путь алебардой. Клеопа скинула капюшон и указала пальцем на Н., сжимавшего под плащом эфес шпаги: «Этот — со мной». Алебарда отодвинулась. Они ступили внутрь.

Несколько темных закоулков — и они на лестнице для слуг. Кромешная темнота сменилась серым полумраком. Тусклый свет толстой свечи создавал иллюзию раздвинувшегося пространства. Девушка постаралась сразу же прижаться в тень. Н. последовал за ней. Так они поднялись на третий этаж. Другая дверь. Клеопа еле слышно отстучала какой-то сигнал, который Н. не успел запомнить. Дверь отворилась. Они снова шагнули в черноту.

— Спасибо, Клеопа, ты можешь идти, — голос Зои прозвучал глухо, почти шепотом. Дверь за девушкой закрылась. Глаза Н. не различали ничего. «Словно на том свете», — подумалось ему. Ситуация становилась странной.

— Ваше высочество, здравствуйте, — тихо произнес наконец Н. Но ответа не дождался. Раздалось какое-то шебуршание, потом легкий треск. Зажглась свеча. Ее огонек, прикрытый чьей-то рукой, моментально преобразил комнату. Зловещая глубина колодца исчезла. Все оказалось очень буднично. Крошечная, очень бедно обставленная комнатка. Кровать и пара табуреток. Вне всяких сомнений, они находились на половине слуг. Зоя стояла, держа в руке свечу. На ней было традиционное византийское домашнее платье из серого бархата до пят. Она была простоволосая.

— Послушай, не надо этого, — Зоя впервые обратилась к Н. на «ты», по его греческому имени. — Давай хоть раз поговорим как люди. Бог знает, представится ли снова такая возможность.

Н., привыкший не терять самообладания ни под взглядом сильных мира сего, ни под клинком разбойников, не на шутку смутился. Сколько раз он выстраивал эту сцену. Сколько раз воображал этот разговор. Иногда ему грезилось, что деспина первая заговорит с ним, разорвав паутину условности. Реже Н. пытался представить себе, что было бы, если бы он сам переступил грань и позволил себе обратиться к ней.

Сцена, которую в эти минуты рисовало воображение Н., выходила довольно напыщенная. Примерно так:

— Ваше высочество, могу я вас попросить выслушать меня? Вы знаете, я скорее умру, чем обижу вас, хотя бы ненароком. Но я должен перед вами выговориться. Прежде всего из уважения к вам, к моей государыне. Я не могу больше молчать.

Но дальше, даже в мечтах, как правило, ему не удавалось продвинуться. Слишком сильны были самодисциплина и привычка к самоконтролю. В глубине души Н. сознавал, что сам он, несмотря на все свои мечтания, никогда не расскажет деспине о своих чувствах к ней.