Византиец

— Никакая я тебе не государыня. Я такая же эмигрантка, как и ты. Только более несчастная и бесправная, потому что ты старше меня и раньше успел пройти через школу унижения. К тому же ты мужчина, а мужчине обустроиться на чужбине всегда легче и проще. И потом — что ты несешь. Ты не сделал мне предложения не оттого, что считал это неподобающим. Ты этого не сделал, потому что для тебя твои схемы важнее жизни. Я ведь все видела. Я видела, что ты любил меня. И, наверное, любишь до сих пор. Но ты втемяшил себе в голову, что тебе суждено стать спасителем отечества. И ради этого ты готов принести в жертву все: и свою жизнь, и мою, и наше счастье.

Зоя замолчала. В комнате повисла звенящая хрустальная тишина. Издалека, со стороны Святого Доменика, еле слышно донесся стук копыт. И снова все замерло. Н. не знал, что говорить.

Молчание длилось долго. Наконец Зоя уже другим голосом, как будто это был другой человек, без надрыва, даже умиротворенно, добавила:

— А впрочем, я все вру, извини меня Конечно, я верила тебе. И конечно, я полюбила тебя прежде всего потому, что ты увлек меня. Увлек своей одержимостью, своей гениальностью. Мне неизвестно, получится ли что-нибудь из нашей с тобой затеи. Но я бы очень хотела, чтобы получилось. Я вытерплю все, какие угодно унижения и мучения. Мне нужно только одно. Мне нужно, чтобы ты знал, что я тебя люблю и что я делаю это ради тебя.

Зоя приподнялась на цыпочки и поцеловала Н. Поцеловала трогательно, почти как подросток, обведя своими губами контур его губ. И потом снова. На этот раз он ответил — сначала еле касаясь, затем сильнее, чувствуя вкус ее губ и легкое кружение головы. Ее руки дотрагивались до его щек. Они стояли очень близко друг от друга. И в Н. что-то надломилось. Он сделал движение, обхватил Зою, пронзительно почувствовал мягкие и очень родные холмики ее грудей. Они оба замерли. Голова Н. дернулась и опустилась на плечо Зои. Он тихо, беззвучно заплакал, первый раз в жизни.

Зоя стояла, прижавшись к нему, гладила его. Изредка шептала: «Не надо, милый, я люблю тебя, не надо». Постепенно его плач угас. Ему было безумно стыдно и очень хорошо и больно — все вместе. Он опустил голову еще ниже и промокнул мокрые глаза о бархат ее платья.

Зоя отступила на пару шагов. И стала что-то делать со своим платьем. Н. не дыша следил за ее руками. Вот платье, как живое существо, поползло вверх. Вот оно сморщилось, собралось в ком. Снова шелест — и шкурка платья, распрямляясь, опала к Зоиным ногам. Взгляд Н. соскользнул следом за платьем. Его глаза широко раскрылись. Зоя стояла перед ним обнаженная.

Больше Н. один на один Зою не видел. Дорога дальше пролегала через Флоренцию, где посольство принимали Медичи. 10 июля кортеж проследовал через Болонью. 20–21 июля — через Виченцу. Н. каждый день наблюдал издалека Зою и поражался происходившей в ней перемене.

Откуда что бралось: умение держать себя, посадка головы, властительно-приветливый взгляд, солидная плавность движений, уверенная речь. Как будто кровь Палеологов просыпалась в Зое. Когда Зоя показывалась на народе, ее плечи покрывал царственный плащ из парчи и соболей. Плащ дополняло пурпурное платье невероятной, немного архаичной, тяжелой красоты. Н. не мог беспристрастно смотреть на это платье. Казалось, оно гордо напоминало всем, что Зоя представляет не только род Палеологов, но и тысячу лет византийской истории, великую империю, которая когда-то властвовала в том числе и над Италией.

Голову Зои украшала золотая диадема с жемчугом, на левой руке всеобщие взоры привлекал перстень с огромным изумрудом старинной огранки. К тому же Зоя как будто похорошела. Благородная белизна кожи естественно гармонировала с темными, слегка восточными глазами. Небольшой рост совершенно не портил впечатление, потому что всем своим образом, осанкой, взглядом Зоя возвышалась над окружавшими ее царедворцами. Впечатление царского великолепия дополняла разодетая толпа, в которой русские, греки и итальянцы, составлявшие посольство, причудливо перемешивались со сливками местной знати, вышедшей поприветствовать Зою и поклониться ей.

Н. ни разу не встречался взглядом с Зоей. Но он чувствовал, что на этом пышном балу был не к месту. Несмотря на то, что сам его организовал. В своем черном, немного поношенном костюме простого дворянина, в плаще из грубой шерсти, обычной офицерской шляпе Н. не вписывался в это великолепие. Его роль игралась за кулисами.

Н. проводил кортеж до Пиано делла Фугацца, откуда начинался переход через Альпы. К этому моменту кортеж заметно поредел и посуровел. В нем остались только те, кто должен был сопровождать деспину до Москвы. Поменялся внешний вид кортежа. Он уже походил не столько на праздничное, полукарнавальное шествие, сколько на купеческий караван, направлявшийся в дальние страны. Все переоделись по-дорожному. Мужчины обильно обвешались оружием.