Византиец

Воспламененный гневом Иоанн изгнал в Коломну не в меру предприимчивого Делла Вольпе. Его дом отдали на разграбление. Из этой опалы итальянец уже не выплыл. Насколько слышал Н., Делла Вольпе прожил еще довольно долго, пытался подвизаться где-то на окраинах русского государства, но вернуться к московскому двору не смог. Что, собственно, Н. вполне устраивало. Принимать на себя грех, хотя бы и косвенный, еще за одну смерть ему не хотелось. Жалко только было жену и детей Делла Вольпе. Их ждали нищета и надзор. Но здесь ничего не поделаешь. Еще хорошо, что Иоанн ограничился мягким наказанием. В подобных случаях, как правило, изничтожали на корню всех поголовно, чтобы не осталось даже и семени.

Кому повезло — это Тревизану. Поначалу его было приговорили к смертной казни. Затем, благодаря вмешательству Антонио Бономбры и других иностранцев, исполнение приговора отложили. А там великий князь смягчился и написал письмо дожу с выражением недоумения. Дож постарался загладить недоразумение. Так инцидент не только оказался исчерпан, но и послужил сближению Москвы с Венецией.

Еще через полтора года, к удивлению, сработала другая заготовка Н. Не зря он долгие часы провел наедине с юной, доверчивой деспиной в ее полукелье в Санто Спирито, деликатно натаскивая ее. Эти уроки не пропали. Тогда, как помнил Н., он особенно нажимал, что Зое обязательно нужно создать свой собственный двор в Москве. Избави Бог, ни в коем случае не оппозиционный двору великого князя, но немного отдельный от него.

Н. объяснял Зое, что ей важно постараться перетащить в Москву как можно больше иностранцев, не обязательно греков, можно итальянцев, кого угодно. Художников, ремесленников, зодчих, иными словами, мастеров, которые что-то создавали бы, что можно увидеть и пощупать. Потому что Русь не Италия. Привозить в Москву гуманистов, философов, которые устраивали бы сопоставительные разборы Платона и Аристотеля, конечно, тоже неплохо, но не совсем ко времени и ко двору. Требовалось что-то другое, попроще, но что одновременно демонстрировало бы государственную идею.

Зоя должна приехать в Москву как носительница идеи государственного строительства — вновь и вновь повторял Н. Так скорее можно сохранить византийское наследство, чем искусственно консервируя использование греческих церковных книг в русской православной службе. И помимо всего прочего, это самая надежная гарантия собственного выживания Зои.

Как выяснилось, Зоя усвоила этот урок.

24 июля 1474 года Иоанн направил новое посольство в Италию. На этот раз, обжегшись на Делла Вольпе, во главе с русским — Семеном Толбузиным. Задачу этому посольству князь поставил только одну — набрать иностранных мастеров на работу в Москву. Вот тут-то и пригодился совет, данный Н.

В свое время, разговаривая с деспиной, Н. не раз в качестве примера того, что может сделать один отдельно взятый мастер, ссылался на своего хорошего знакомого Аристотеля Фиораванти. Он хорошо знал этого человека еще по временам легатства Виссариона в Болонье. Кардинал очень высоко ценил Фиораванти и всячески патронировал ему. И вот Н. больше для иллюстрации, чем с каким-то практическим умыслом, рассказывал молодой девушке, что один человек, обладающий мастерством и разносторонностью Аристотеля Фиораванти, больше сделал бы для продвижения итальянского, а в данном случае, значит, и византийского влияния в Москве, чем добрая дюжина посольств.

Кто бы мог тогда предположить, что спустя целый ряд лет московский князь отправит специальное посольство в Италию с широчайшими полномочиями, наказом «не жалеть денег» и со специальным заданием постараться в первую очередь любой ценой заполучить именно Фиораванти. Самое странное — что Фиораванти согласился.

Когда Н. об этом прослышал, он в очередной раз испытал частенько посещавшее его в последнее время чувство стыда вперемешку с гордостью. Он доподлинно знал, что Фиораванти не вернется из Москвы. Оттуда не возвращались. По существу, Н. приносил этого человека, одного из высочайших художественных гениев Италии, на заклание в угоду своему замыслу. Нет, Н. так и не привык, так и не приучил себя переступать через человеческие судьбы, не задумываясь, не глядя. И тем не менее Н. переступал через них, мучаясь, стискивая зубы. Выхода у него не было. Свой выбор он сделал.

Через несколько лет люди, побывавшие в Москве, с восхищением описывали, как поразила русских строгая и целомудренная красота построенного Фиораванти в Кремле Успенского собора. Москва словно пробудилась от двухвекового, навеянного унижением татарского ига сна. Начали возводить новые церкви и хоромы. Забурлила жизнь. Н., по крайней мере, мог оправдаться перед собой тем, что жертва была принесена не напрасно.

Все шло по плану, только платить за этот план приходилось человеческими жизнями. Об этом Н. в свое время не подумал. Он полагал, что первая жертва искупит все. А выходило не так.