Византийские очерки. Труды российских ученых к XXIV Международному Конгрессу византинистов

Несколько страниц своей монографии о древнерусском языке посвятил языку договоров X в. Л.П. Якубинский[412]. Характерно название соответствующих разделов книги: «Церковнославянский язык в княжеских канцеляриях Киевской Руси X (sic!) – XI вв.» (с. 89–91), «Церковнославянский язык в литературе Киевской Руси X–XI вв.» (с. 92–94). Уже из этих заголовков с очевидностью следует, что автор, вслед за Н.А. Лавровским и С.П. Обнорским, был склонен датировать перевод договоров на (церковно)славянский язык временем их составления, т. е. X в. Ниже автор прямо говорит, что «эти документы являются документами киевских княжеских канцелярий X в.; исследуя их, мы выясняем, каков был государственный язык Киевской Руси в X в.»

[413]. Со ссылкой на работу Обнорского Якубинский утверждает, что «языком княжеской канцелярии Киевской Руси, её государственным языком в X в. был церковнославянский язык»[414]

. Как и следовало ожидать, никаких доказательств этому тезису (как и положению о существовании в X в. некоей «княжеской канцелярии») не приводится. Тем не менее утверждается, что «тексты договоров первоначально писались на греческом языке, а затем тут же, при заключении договора, переводились на церковнославянский язык». Именно разновременностью перевода договоров, по мнению Якубинского, следует объяснять неоднородность их языка[415]. Однако самостоятельного исследования языка договоров автор не делает, полностью полагаясь на результаты, полученные С.П. Обнорским (и восходящие, как мы видели, в основном еще к работе 1853 г. Н.А. Лавровского). Вывод, к которому приходит автор, вполне традиционен для советской русистики середины XX в.: Киевская Русь имела уже в начале X в. высокую культуру, киевские князья располагали канцелярией, среди русских были знатоки греческого языка – при этом возможность составления договоров только по-гречески или перевода договоров кем-либо другим (например, болгарскими переводчиками) решительно отвергается

[416]. В доказательство активного использования на Руси в X в. церковнославянского языка (в том числе в княжеской канцелярии) приводится надпись на монете Владимира с неполногласной формой имени «Владимиръ на столЪ» и фраза с ц. – слав. союзом «аще» из грамоты кн. Владимира Десятинной церкви в ПВЛ: «аще кто сего посоудить, да боудетъ проклятъ». Подобная аргументация находится, по нашему мнению, за пределами научной методологии и не требует специального опровержения. Ограничимся цитатой из современного (и вполне объективного) исследования: «у нас нет никаких оснований предполагать, что на Руси в X в. существовала своя собственная „канцелярия^»[417]

.

В дальнейшем точка зрения Обнорского на договор 911 г. как на перевод, сделанный болгарином, была принята А.С. Львовым. Последний усмотрел в слове «писание» этого договора лексическую кальку болгаро-преславского типа для передачи предполагаемого греч. γράμμα, тогда как в договоре 944 г. вместо ц. – слав. «писание» употребляется русизм «грамота»[418]. Соглашаясь с Обнорским в толковании договора 911 г., Львов, однако, противоречит своему предшественнику, когда пишет о договоре Игоря. Вопреки Обнорскому, он показывает, что переводчик договора 944 г. хорошо владел церковнославянским языком и, вероятно, даже был начитан в славянских евангелиях[419]. Что касается мелких частных наблюдений Львова над текстом договора 944 г., то с позиций современной науки они уже не выдерживают критики.

В 70-е годы XX в. подробно исследовал язык договоров академик Б.А. Ларин. В своих университетских «Лекциях по истории русского литературного языка» он излагает (и нередко строго критикует) результаты изучения договоров, достигнутые предшествующей лингвистической наукой. Так, плодотворную гипотезу «нелингвиста» (?) Петрина об относительно позднем переводе договоров автор решительно отвергает, как «ложную». По мнению Ларина, если византийцы обычно составляли договоры на двух языках, то и договоры X в. должны были быть двуязычными[420]. При этом автор почему-то упускает из виду то обстоятельство, что в источниках описаны договорные процедуры с народами, имевшими, как и сами византийцы, высокоразвитые литературные языки (Персия, Венеция, Болгария в начале X в.), тогда как в лице Руси Византия, наоборот, получила весьма неравноценного контрагента.