Византийские очерки. Труды российских ученых к XXIV Международному Конгрессу византинистов

Ларин полагал, что в силу интенсивных связей Византии с Болгарией при дворе византийских императоров было много переводчиков на древнеболгарский язык[421]. Хоть это осталось им нигде не доказанным, в принципе этого нельзя исключать. Однако очевидно, что устный переводчик – толмач – не может заменить квалифицированного книжника, способного не только перевести, но и грамотно записать по-славянски сложный дипломатический документ. Из работы Ларина так и осталось неясным: 1) были ли при византийском дворе письменные переводчики на славянский (древнеболгарский) язык (и если были, то с какой целью их там держали?); 2) для чего русским князьям, владевшим (в лучшем случае) лишь архаичной рунической письменностью, были нужны договоры с Византией, записанные чуждым для них кириллическим письмом, в котором они понимали не больше, чем в греческом?

Далее, полемизируя с Обнорским, Ларин отмечает, что неоднородность языка договоров 911 г., с одной стороны, и 944 и 971 г., с другой, объясняется не вмешательством русского редактора, а отражает «соединение записей речей русских послов» и «перевода записей речей греческих дипломатов»[422]. Понять из этих фраз, что именно автор хотел сказать, мы затрудняемся: если имелись в виду протокольные записи, то их следы можно видеть лишь во вводных статьях, тогда как основной корпус договоров состоит не из «речей», а из «глав» (статей).

Местами весьма спорным представляется проведенный Б.А. Лариным языковой анализ договоров. Встретившееся в договоре 907 г. слово «пакость» автор объявляет русским и западнославянским, однако ни в коем случае «не болгарским»: между тем оно хорошо представлено не только в русской, но и в кирилло-мефодиевской книжности, и особенно в болгарских памятниках – древнейших евангелиях, Апостоле, Супрасльской рукописи[423]. Конструкцию «приходяще Роусь да витають»[424], передающую, видимо, греческое participium conjunctum в сочетании έρχόμενοι οι Ρώς (δια)μενούσι, Ларин, допуская насилие над грамматикой, толкует как «деепричастие в качестве второго сказуемого»[425]

.

Наоборот, можно согласиться с Лариным в том, как он объясняет выражение того же договора (по версии Радзивиловской летописи) «поидоучи же Роусь (домови) за ся»[426]. Сочетание «за ся», согласно Ларину, означало по-древнерусски ‘домой’, однако уже довольно рано вышло из употребления – отсюда возникло вторичное пояснение (глосса) «домови»[427]. Видимо, это дополнение некоторое время соседствовало в тексте договора с синонимичным ему «за ся». Это последнее было в XV в. за ненадобностью исключено из текста. Сделать такой вывод нас побуждает отсутствие этого архаичного сочетания в летописях XV–XVI вв.: Ипатьевской, Софийской I, Новгородской IV и Львовской (Эттеров список)

[428].

Прав Ларин и в том, что решительно отвергает гипотезу Обнорского о болгарском переводчике договора 911 г., поскольку в этом договоре обнаружилось много русских слов и оборотов, явно заимствованных из древнерусского делового языка: например, «положити рядъ», в отличие от «византийско-болгарской» формулы «построити мира», «оурядитися», «поздоровоу», «роухло», причастия «приходячи», «хотячи», «поидоучи», наличие полногласных форм[429]. Совершенно оправданно Ларин отвергает мнение Обнорского о якобы болгарском происхождении наречия «паки»[430]

.

Вместе с тем бесперспективно отрицать, как это делает Ларин[431], важные различия в языке договоров 911 и 944 гг., которые демонстрируют развитую церковнославянскую лексику и фразеологию в договоре 944 г. (см. ниже). Невозможно принять и тезис Ларина о переводе договора 911 г. не с византийского документа, а с устной диктовки (об этом свидетельствуют, якобы, пометы «о семь» ⁄ «о томь» в разных статьях договора)[432].

Итак, исследование языка договоров Б.А. Лариным в целом не принесло достоверных научных результатов. Главная идея автора о датировке русского перевода договоров (и тем самым зарождения русского литературного языка) временем заключения этих договоров (т. е. X в.) хотя и опирается на авторитет И.И. Срезневского, однако осталась недоказанной.