Владимир Шаров: по ту сторону истории

Культура перед революцией максимально сложна, и люди поначалу думают, что это хорошо. А потом, прямо по Федорову, приходят к выводу, что сложность жизни – зло. Жизнь очень коротка, и в сложном мире ты просто не успеешь найти правду. Единственный выход – все и разом упростить. Вот это – наше, а это – врагов, это – правда, а это – ложь и зло; и революция, любая революция мне кажется попыткой радикально, в том числе через неслыханные жестокости, кровопролития, упростить жизнь, сделать ее совсем детской, чтобы за короткую человеческую жизнь пройти весь путь от греха к спасению, путь блудного сына – и вернуться к Богу… В семнадцатом году люди действительно повернули и ушли из сложной взрослой жизни в жизнь детскую. Чуть ли не все, чей век совпал с правлением Сталина, говорят о счастье, о восторге, об энтузиазме, о бесконечно радостном чувстве правоты. Вокруг арестовывались и гибли миллионы людей, они и сами висели на волоске, но будто ничего не видели – играли и играли в коммунизм, в мировую революцию и проч. Взрослая жизнь быстро старит, а они будто нашли секрет вечной молодости («Отказ от детей…», 671–672).

В программном эссе «Между двух революций (Андрей Платонов и русская история)» (2005) он писал о том же – еще более откровенно: «В сущности, вся сталинская политика сводилась к радикальному упрощению и самой страны, и системы управления ею… Цель сталинских репрессий, расстрелов и депортации народов, лагерей, ссылок – не столько покарать настоящих и мнимых его врагов, сколько расправиться с каждым, кто имел лица не общее выражение»172. Это понимание упрощения как страшного насилия над людьми и жизнью

вытекает у Шарова из чтения Платонова: «Я прочитал „Котлован“ еще в школе, но и тогда, и сейчас, по прошествии сорока лет, не думаю, что кроме него и „Чевенгура“ написаны книги, после которых было бы яснее, что коммунизм даже в самой чистой, самой детской и наивной своей оболочке ведет во зло»173.

В то же время Шаров не поддается соблазну примитивизировать революцию и ее последствия. Революция для него, без сомнения, остается важнейшим событием русской истории – событием, не поддающимся однозначным прочтениям:

Похоже, во всем том народном движении, которое в 17 году свергло монархию, был огромный запас внутренней правды… потом, при большевиках этот запас стал стремительно и безжалостно растрачиваться, и вот время, когда Платонов и советская власть разошлись, – это, по-моему, очень точная дата того, когда последняя правда в советской власти кончилась174

.

Деконструкция метанарратива

Во всех своих проявлениях милленаристский метанарратив основан на резких бинарных оппозициях: Христос – Антихрист, добро – зло, слуги Господа – слуги Сатаны, верх – низ, святое – грешное и т. п. Деконструкция же, как известно, состоит в подрыве, смещении, сдвиге и размывании бинарных оппозиций. Применяя эту оптику, нельзя не заметить, что Шаров, начиная с самых ранних романов, последовательно «сшивает» конструкцию миленаризма с его деконструкциями.