Владимир Шаров: по ту сторону истории

Вместе с тем палимпсестность романов Шарова приводит к затруднению выявления авторской интенции. Именно этим объясняется то обстоятельство, что каждый роман Шарова становился катализатором полемики, иногда переходящей в скандал. С другой стороны, не случайно, что автор одной из самых проницательных критических статей о Шарове Д. Бавильский, предложив множество верных замечаний о первых четырех романах (опубликованных на момент выхода статьи), в сущности, уклонился от интерпретации лежащих в их основе идеологических конструкций, заявив, что «[е]сли и есть здесь тайнопись, то она может быть понятна, пожалуй, лишь самому автору»399.

О том, что Шаров осознанно «запутывает» реципиента, свидетельствует его утвердительный ответ на вопрос М. Липовецкого400 о намеренном «убира[нии] все[х] маяк[ов] и ориентир[ов]», усложняющем определение модальностей его романов. Пожалуй, наиболее характерной иллюстрацией такой установки являются содержащиеся в каждом романе Шарова примеры страстной и на первый взгляд вполне убедительной телеологии, а зачастую и апологии Большого Террора. Построения персонажей Шарова оказались удивительно созвучны концепции И. Халфина и Й. Хелльбека о советской субъективности. В своих работах исследователи постулируют уникальность Большого Террора, который, по их мнению, можно объяснить только изнутри (квази)религиозного большевистского дискурса. В таком случае Большой Террор оказывается апофеозом революционного предапокалиптического стремления отделить «агнцев» от «козлищ». Идентичная логика лежит в основе шаровских идеологов. Принципиальная разница состоит в том, что Халфин и Хелльбек реконструируют дискурс, объясняющий и оправдывающий репрессии, Шаров же, рельефно и убедительно воспроизводя этот дискурс, в конечном итоге, как уже говорилось, последовательно деконструирует его, несмотря на «размытость» авторской интенции, «спрятанной» за палимпсестной структурой текста, дистанцируясь от логики своих персонажей-утопистов

401.

6

Повествовательная структура прозы Шарова свидетельствует о том, что насилие, переполняющее его романный мир, совершается напрасно, не приводя к возникновению «строительной жертвы». Апология (или телеология) этого насилия, которое многие герои Шарова стараются интерпретировать в сакральной, эсхатологической перспективе, оказывается дискредитированной. Подвергаясь неизбежно искажающему его пересказыванию, метанарратив у Шарова закономерно становится симулякром в строгом бодрийяровском значении – копией (а точнее – суммой копий) без оригинала.

В романах Шарова нет истории в том магистральном смысле этого понятия, который сложился в Новое время и согласно которому «в истории главное – „сама история“, а не история о чем-то или о ком-то…»402. История существует у него только как рассказ, вернее – дополняющие друг друга и накладывающиеся друг на друга рассказы, связанные с конкретными персонажами (хотя эта связь систематически проблематизируется). Результатом осуществляемого на разных уровнях поэтики «наслоения» является в числе прочего реабилитация исторических микронарративов: «большие нарративы» не просто не поглощают у Шарова локальные, частные, семейные истории, напротив – они сами поглощаются ими и существуют только внутри них, в их обрамлении и преломлении. Стоит заключить поэтому, что романам-палимпсестам Шарова свойственны трагическая модальность изображения мира и (зачастую неожиданный) этический обертон, в целом присущие вершинным образцам русского постмодернизма.

«ХОД КОНЯ», ИЛИ ИДЕАЛИСТИЧЕСКИЙ МИМЕСИС ВЛАДИМИРА ШАРОВА

Анастасия де Ля Фортель

…он ходит вбок потому,

что прямая дорога ему запрещена.

Виктор Шкловский403

История свободна, поскольку она не написана заранее, не детерминирована, как природа или судьба, она непредвидима, как и сам человек.

Реймон Арон

404

И потом, сам человек – сколько он скрывает, как иногда похожи его письма на торопливые отписки! Человек не говорит главного, а за тем, что он сам считает главным, есть еще более главное. Ну, и приходится заняться его делами, договаривать за него, приходится обходиться самыми малыми документами. Важные вещи проявляются иногда в мимолетных и не очень внушительных формах.

Юрий Тынянов405