Владимир Шаров: по ту сторону истории

Совершенно другие я понятия имею о действительности и реализме, чем наши реалисты и критики. Мой идеализм – реальнее ихнего. Господи! Порассказать толково то, что мы все, русские, пережили в последние 10 лет в нашем духовном развитии, – да разве не закричат реалисты, что это фантазия! А между тем это исконный, настоящий реализм! … Ихним реализмом – сотой доли реальных, действительно случившихся фактов не объяснишь. А мы нашим идеализмом пророчили даже факты. Случалось…

Для меня, напротив: что может быть фантастичнее и неожиданнее действительности? Что может быть даже невероятнее иногда действительности? Никогда романисту не представить таких невозможностей, как те, которые действительность представляет нам каждый день тысячами, в виде самых обыкновенных вещей. Иного даже вовсе и не выдумать никакой фантазии411.

То же убеждение (противостоящее гегелевской идее истории, в которой реальное совпадает с рациональным412) – в исключительном, абсурдно-фантастическом характере описываемой им действительности

413; то же стремление прорваться a realibus ad realiōra, вывернуть реальность наизнанку, дабы обнажить ее глубинные онтологические структуры, понять «то, что не на поверхности, подосновы взаимоотношений»414, питает и эпистемологию Владимира Шарова: «Я пишу совершенно реальную историю

помыслов, намерений, вер… Это та страна, которая была…»415. Так же и провозглашаемая Шаровым ориентация на реализм является не чем иным, как установкой на идеалистический мимесис, когда «мимесис» трактуется не в платоновском смысле имитации и подражания, но в аристотелевской парадигме «делания», конструирования действительности как некой возможной мыслительной модели, а «идеалистический» отсылает к природе тех элементов, которые закладываются в качестве фундамента художественной конструкции.

Как же работает идеалистический мимесис в шаровских текстах? Каков его генезис и каково его функционирование? В следующих частях статьи я совмещу некоторые замечания теоретического плана с анализом конкретного примера реализации шаровского художественного метода.

I. Идеалистический мимесис: генезис метода

Генезис и особенности функционирования шаровского идеалистического мимесиса обусловлены той эпистемологической «стартовой площадкой» – Воронежский заочный истфак, диссертация о Смутном времени, – откуда начался путь Владимира Шарова в литературу. Герои шаровских романов, погруженные в прошлое, занимающиеся расшифровкой ребусов истории, – проекция жизни на текст, в котором биография автора-историка порождает контекст и завязывает сюжет. В то же время изначальное познание человеческого прошлого именно с позиций историка-профессионала («Но я профессиональный историк и уважаю историю»416

) повлияло и на последующее самопозиционирование Шарова на писательском поприще, где он регулярно отказывался вписывать свои тексты в установленные – а тем более ставшие модными, знаковыми – литературные жанровые рамки и определения, не раз оспаривая, например, правомерность обозначения своих романов как альтернативной истории, параистории: «Меня часто обвиняют в том, что я создаю „параисторию“, но это чушь»417; «…это, безусловно, не альтернативная история»418. Именно в ответ на подобные классифицирующие характеристики Шаров и выдвигал свою вышеупомянутую заявку на реализм, которая в его случае не преследовала цель полемизировать с постмодернистской системой художественных приемов419 (напротив, в том же интервью E. Иваницкой он соглашается с определением своей поэтики как синтеза «постмодернистской эстетики с опытом старого реализма»), а в гораздо большей степени обуславливалась, как мне представляется, спецификой его рефлексии об эпистемологии исторического (по)знания. Постараемся реконструировать и обозначить несколько важных аспектов этой шаровской рефлексии, попутно вписывая их в определенную традицию философско-исторической мысли.

А. Ретроспективная дерационализация