Владимир Шаров: по ту сторону истории

Это совмещение апокалипсиса с мифом об избранном народе переносится и на микрокосм. Во время долгого этапа к месту сибирской ссылки труппа, занятая в сертановской мистерии, теряет больше половины своего состава, но те почти сто человек, которые остаются в живых, в пути приходят к убеждению: «их путь, путь учеников и гонителей Христа, по новой Святой земле – России – был так похож на путь, который Он проделал в Палестине», и «последние времена действительно наступили»731

. Лишившись руководства своего наставника, крестьяне не в силах понять уникальность и неповторимость распятия и потому хотят завершить цикличность своей жизни и нудность бесконечных репетиций через воображаемую окончательную линейность Второго пришествия Христа в мир, который они представляют себе свободным от евреев, не желающих отказаться от своего Завета с Богом. Абстрактные рассуждения Никона о России как земле обетованной и о русских как избранном народе реализуются в якутском микрокосме.

«До и во время»

(1993

)

Третий роман Шарова посвящен тому, что называют «мифом спасения», вере – отчетливо проартикулированной в «философии общего дела» Николая Федорова и широко воспринятой различными направлениями русской мысли – в то, что мистический императив русской нации состоит в физическом воскрешении своих мертвецов к вечной жизни732

. Федоров у Шарова окружен фантастическими вымыслами: в стержневом романном нарративе он – в 1965 году – все еще жив, отказавшийся от своих прежних взглядов и ставший поборником мифа о Потопе. Разочаровавшись в воскрешении мертвых, он жаждет взамен истребить человечество в новом Потопе и породить нового Адама.

Миф спасения предварительно обрисован на первых страницах романа. Алеша, рассказчик, приводит детское воспоминание о том, как его отец обсуждал составленный Иваном Грозным «Синодик опальных» – список всех его жертв для поминовения в молитвах: «Ночью, после того разговора, мне пришла в голову странная мысль: человек может убить другого человека и совсем просто – человека невинного и безгрешного – именно потому, что есть Воскресение, что есть кому вспомнить и воскресить убитого». От услышанного Алеша чувствует «как бы возвращение из взрослой жизни в детство или даже в материнскую утробу»733. В 1965 году Алеша, теперь уже взрослый человек с ничем не примечательной журналистской карьерой, поскользнулся на льду, и у него начались кратковременные провалы памяти, постепенно превратившиеся в хроническое заболевание. Лечась в психиатрическом отделении больницы, расположенном по соседству с геронтологическим отделением, он погружается в центральный нарратив романа – изложенный престарелым пациентом Ифраимовым миф спасения. Ифраимов сообщает ему историю проекта, который был инициирован Федоровым и воспринят от него, согласно фантастической логике романа, Плехановым, Лениным и практически всем руководством будущей коммунистической партии, действующим вместе с интеллектуалами и художниками, такими как композитор Скрябин, который возглавляет этот подпольный проект вплоть до своей смерти. Шаров насыщает рассказ Ифраимова таким количеством исторических неточностей, выдумок и анахронизмов для того, чтобы исключить отношение к повествованию как к «подлинной» истории. Федоров, как выясняется, не умер в 1903 году; невероятно, но он все еще жив и находится в геронтологическом отделении. Что еще невероятнее, он живет там со своей женой – не кем иной, как мадам де Сталь, которая трижды вновь родила сама себя с помощью секрета, открытого ей сефардской служанкой, и переселилась в Россию, где тайно финансировала и направляла русских марксистов, соблазнила юного Федорова и родила ему трех сыновей, а также умудрилась стать биологической матерью четвертого сына, названного Сталиным в соответствии с русской формой ее фамилии.

Макрокосм романа, состоящий из последователей Федорова: символистов, космистов, Скрябина, отца Иоанна Кронштадтского, марксистов-«богостроителей», приверженцев евгеники и других людей, партий, организаций и художественных группировок, стремившихся в первые десятилетия XX века претворить в жизнь миф спасения, – теперь редуцируется до микрокосма геронтологического и психиатрического отделений московской клиники. Впечатлительный Алеша под влиянием истории Ифраимова начинает верить, что пожилые мужчина и женщина в отделении – и правда Федоров/Ной и де Сталь и что они готовятся к всемирному Потопу, началом которого стал беспримерно сильный и затяжной снегопад в Москве. Однако Конец так и не наступает; Федоров и де Сталь идут спать, а Ифраимову не удается ответить на вопрос Алеши, что будет дальше.