Владимир Шаров: по ту сторону истории

Выбрав сюжет с Ионой в качестве подтекста, Шаров тем самым превращает свой роман в размышление о категорической нетерпимости к человеческим слабостям. В начале романа, в тексте Трепта Лептагов, подобно сыну Амитая, не может постичь, отчего Бог именно его избрал для исполнения Своего поручения. Все еще находясь в столице, Лептагов, который затем отправится в провинцию для «вынесения приговора» старому, языческому миру, не понимает, почему Бог снова и снова прощает его хористов, хотя они не престают грешить. Он бежит на корабле в Кимры, почти как Иона пытался спастись бегством на корабле в Фарсис. Когда в августе 1939 года Центральный комитет целыми деревнями собирает крестьян и партийные кадры в Кимрах для пения в оргии покаяния за несметные преступления во время принудительной коллективизации, Лептагов переводит хористов через Волгу, к загоревшимся в засуху торфяным болотам. Говоря им, что они неискренни в своем раскаянии и недостойны милости Божией, Лептагов надеется, что они сгорят в пожаре и будут поглощены болотом. Заметив, что они поют как никогда чисто и мощно, он чувствует, что Господь вновь простит их, и, подобно Ионе, испытывает раздражение от этого милосердия, являющегося частью божественного всемогущества. Если Иона, пребывая в таком состоянии духа, нашел убежище от пекла в тени неопределенного растения, то Лептагов впадает в забытье в тени куста шиповника. Проснувшись, он видит, что шиповник погиб, проклинает жару и просит Бога дать ему умереть. Роман завершается словами, с которыми Яхве обратился к Ионе: «Ты сожалеешь о растении, над которым ты не трудился и которого не растил, которое в одну ночь выросло и в одну же ночь пропало. Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, не умеющих отличить правой руки от левой, и множество скота?» (Иона 4:11)

На первый взгляд это относительно благосклонное изображение Шаровым хористов, воспринимающих себя не как индивидуумов, а как часть народа

, противоречит его антиколлективистским публицистическим текстам. Но одновременно последовательное неприятие простыми людьми, равно как и предназначенным на роль мессии Алексеем, представления о том, что их жизни – это не что иное, как начало предначертанного Конца, отвечает шаровскому антиапокалиптизму. Шаров рассказывает на современный лад о мизантропии Ионы, который стал придавать значение жизни ниневиян только в связи с ее концом. Это кажется логичным развитием мифов об Искуплении и о Завете, которые отвергаются в микрокосмах предполагаемым искупителем и беглыми зэками соответственно.

«Старая девочка»

(1998

)

Пятый роман Шарова разворачивается на уже знакомой территории (русские как расколотый народ), однако теперь в XX, а не XVII веке. Макрокосмом выступает советское государство во времена Большого Террора, когда два мифа – миф о России как стране, возможно, единственного народа-богоносца и миф о «первом в мире социалистическом государстве» – сталкиваются между собой в период массовых арестов, партийных чисток, показательных судебных процессов и ожидания войны. Микрокосмом выступает маленький, изолированный островок ГУЛАГа в северо-западной части Сибири. Центральный персонаж и заглавная героиня романа носит семиотически насыщенное имя Вера, которое в романе часто интонируется таким образом, чтобы указывать на русский логос, долговечные, целительные знания богомольного народа. История Веры рассказана безымянным нарратором, который был с ней знаком в конце ее жизни, когда Вера вновь стала маленькой девочкой; ибо Вера, согласно рассказчику, в среднем возрасте перестает стареть и, подобно Мерлину, в дальнейшем «молодеет» вплоть до завершения жизни новорожденным младенцем, окруженная заботой «теток» – на самом деле своих взрослых дочерей, которые и рассказывают эту фантастическую историю романному нарратору, товарищу Вериных детских игр, в момент, когда их жизненные траектории пересекаются.

Шаровская Вера Радостина – дитя своего века, родилась в 1900 году в семье московского дьякона. Воодушевленная обещаниями коммунизма, она примыкает к большевикам, участвует в Гражданской войне, становится активисткой в начинаниях Наркомпроса и наперсницей историографически неузнаваемого Сталина. После ареста и казни мужа в 1937 году Вера и три ее дочери оказываются в подвешенном состоянии. Причудливо, псевдосерьезным тоном, с выстраиванием ситуаций на грани водевиля Шаров ставит Веру в фантастичный центр идеологической турбулентности, охватывающей ЦК партии и высшие эшелоны НКВД.