Владимир Шаров: по ту сторону истории

Пространственные перемещения в микрокосмы позволяют рассмотреть и сформулировать заново три вопроса, центральных для мифа о Третьем Завете: поиск искупителя, который сможет взять на себя людские грехи; понимание принадлежности к избранному народу и желание отсрочить или вообще предотвратить апокалипсис, предсказанный Иоанном с острова Патмос.

Бальменова, участница хора и подпольный член боевой организации эсеров, после посещения хлыстовского радения обнаруживает, что забеременела. На самом деле отцом ее ребенка является учитель местной школы, но хлысты верят, что она зачала от Святого Духа и вынашивает во чреве своем Спасителя. Позднее, когда Алексей, сын Бальменовой, в 1937 году уже учится в университете, Центральный комитет партии (временно контролируемый фракцией скопцов) хочет, чтобы тот провозгласил себя Спасителем и взял на себя грехи, связанные с катастрофой коллективизации, которая проводилась, когда в ЦК главенствовали эсеры. Не желая исполнять возлагаемых на него надежд, Алексей покидает Кимры и принимает участие в археологической экспедиции в Туркмении. Здесь однажды утром он, к собственному удивлению, обнаруживает себя идущим по поверхности местного озера. Изумленные рыбаки, наблюдающие это чудо, ждут его приказания следовать за ним и стать ловцами человеков, однако гипотетический искупитель обнаруживает, что ему нечего им сказать. Он отвергает силу быть спасителем, которую ощущает в себе. Откровения не будет, и его не распнут. Таким образом, происходит крушение надежды руководства на осуществление мифа о страдающем искупителе; политика личной и коллективной ответственности за разрушительные установления и меры заменяется чудом.

Шаров вводит миф об избранном народе в начале романа «Мне ли не пожалеть…», в тексте от лица нарратора-первопроходчика, основная функция которого состоит в подведении читателя к мемуарам Трепта. В постсоветской Москве рассказчик по имени Саша встречает в японском доме для чайных церемоний (а заодно борделе) трех сестер Лептаговых, дальних родственниц композитора. Говоря о своих предках, они упоминают первого Лептагова, греческого монаха из Палестины, который исправлял греческие тексты в Москве в годы до Раскола. Одна из сестер бросается защищать русскую религиозную практику, предшествовавшую навязанному приведению обрядов в соответствие с греческими: «Господь как раз и избрал их [русских] за то, что вера их проста и искренна»738

. Сестры Лептаговы вспоминают еще одного, более позднего своего предка, священника и врача, члена «Земли и Воли» и участника хождений в народ; он лечил донских крестьян и пришел к выводу, что этот страдающий народ «был святой народ. Завет был заключен именно с ним»739

. Этот миф и все подобные национальные претензии на богоизбранность роман редуцирует до банальности, когда законного (не биологического) отца поименованного спасителя, бывшего террориста-эсера и хориста, а теперь священника отца Иринарха задерживают в Кимрах и отправляют в исправительно-трудовой лагерь в Казахстан. Там Иринарх принимает роль Моисея по отношению к фараону – начальнику лагеря. После серии бедствий, один к одному по Книге Бытия, Иринарх-Моисей ведет заключенных на остров в Аральском море, где они наслаждаются свободой и изобилием. Затем, в 1942 году, Иринарх рассказывает беглым заключенным о сне, в котором Бог говорит ему, что Он решил заключить с ними Завет и хочет, чтобы Иринарх отвел их в пустыню. Бывшие зэки отказываются: «Даже если он [Иринарх] говорил правду, и Господь действительно творил ради них чудеса, а теперь был готов заключить с ними Завет, они не хотели идти к Нему в пустыню. И из‐за себя, и из‐за своих детей они не хотели, боялись становиться евреями»740. И вновь, как ранее с Алексеем, антиоткровенческий подход к жизни и смерти одерживает верх.