Власть меча

Он никогда прежде не видел ее в ночной сорочке. Она была из светло-желтого атласа, а кружева у шеи и на рукавах были цвета старой слоновой кости, и все это мягко светилось при свечах.

– Ты прекрасна, – сказал он.

– Ты заставляешь меня чувствовать себя прекрасной, – серьезно откликнулась она и протянула к нему руки.

В эту ночь, в отличие от полных безумной жажды прежних ночей, их любовь была размеренной и неторопливой, почти величественной. Сантэн и не догадывалась, что Блэйн узнал так много о ее теле и его особенных нуждах. Спокойно и искусно он удовлетворял их, и она полностью ему доверилась; он мягко смел ее последние сомнения и перенес ее далеко за пределы самоощущения, его тело глубоко погружалось в ее тело, а она охватывала его и сливалась с ним так, что казалось, даже их кровь смешивалась, а его пульс бился в такт с ее сердцем. Это его дыхание наполняло ее легкие, его мысли мелькали и сияли в ее мозгу, и она слышала отзвук собственных слов у него в ушах:

– Я люблю тебя, милый мой, о боже, как я тебя люблю…

И его голос отвечал, прорываясь из глубины ее собственного горла, его голос срывался с ее губ:

– Я люблю тебя. Я люблю тебя…

И они были одним целым.

* * *

Блэйн проснулся раньше Сантэн, и нектарницы щебетали в ярких оранжевых цветках кустов текомы за окном коттеджа. Луч солнечного света нашел щель между занавесками и прорвался сквозь нее, прямо над головой Блэйна, как лезвие золотой рапиры.

Медленно, очень медленно, чтобы не потревожить Сантэн, он повернул голову и всмотрелся в ее лицо. Она отбросила в сторону подушку, и ее щека прижималась к матрасу, губы почти касались плеча Блэйна, а одна рука лежала на его груди.

Ее глаза были закрыты, и через мягкую полупрозрачную кожу век просвечивал тончайший рисунок голубых сосудов. Дыхание Сантэн было таким тихим, что Блэйн на мгновение встревожился, но потом она слегка нахмурилась во сне, и его тревога уступила место беспокойству, когда он заметил тонкие линии напряжения и тревоги, что легли в уголках ее глаз и губ за последние месяцы.

– Бедняжка моя…

Эти слова беззвучно слетели с его губ, и постепенно великолепное настроение прошедшей ночи улетучилось, как смывает песок наступающая волна суровой реальности.

– Моя храбрая бедняжка… – Он не испытывал такого горя с тех пор, как стоял на краю открытой могилы своего отца. – Если бы я только мог чем-нибудь помочь тебе сейчас, в это трудное для тебя время…

Но стоило ему прошептать это, как ему в голову пришла некая мысль, и Блэйн вздрогнул так сильно, что Сантэн это почувствовала и, не просыпаясь, отодвинулась от него, снова хмурясь, и уголок ее века дернулся, и она пробормотала что-то непонятное, а потом снова затихла.

Блэйн неподвижно лежал рядом с ней, все его мышцы напряглись, кулаки сжались, он стиснул зубы, потрясенный, разгневанный и испуганный тем, как вообще мог подумать такое. Теперь его глаза были широко открыты. Он смотрел на золотую монетку солнечного света на стене напротив, но не видел ее, потому что он в этот миг находился на пыточной дыбе – дыбе чудовищного искушения.

«Честь… – вспыхивали в его уме слова, – честь и долг…»

Он беззвучно застонал, когда другую часть его мозга так же яростно обожгло слово «любовь».

Женщина, лежавшая рядом с ним, не требовала ничего за свою любовь. Она не ставила условий, не предлагала сделок, она просто отдавалась, не желая ничего взамен. Вместо того чтобы требовать, она вознаграждала его; это она настаивала на том, чтобы никто другой не пострадал от их счастья. Она добровольно отдала ему всю сладость своей любви, не прося даже крохи для себя, ни золотого кольца, ни брачных клятв, ни даже обещаний или заверений, а он ничего не предлагал. До этого момента ему просто нечего было предложить ей в ответ.

С другой стороны, его избрал великий и добрый человек, безоговорочно доверившийся ему. Честь и долг – с одной стороны, любовь – с другой. На этот раз от бича совести невозможно было увернуться. Кого бы он предпочел предать – мужчину, которого почитал, или женщину, которую любил? Блэйн уже не мог лежать неподвижно и с осторожностью приподнял простыню. Веки Сантэн затрепетали; она что-то тихонько пробормотала, но потом заснула еще крепче.

Накануне вечером она положила на умывальник в ванной новенькую бритву и зубную щетку, и это небольшое проявление заботы усилило его душевные мучения. Агония нерешительности сжигала Блэйна, пока он брился и одевался.

Он на цыпочках вернулся в спальню и остановился возле кровати.

«Я мог бы уйти, – подумал он. – И тогда она никогда не узнает о моем предательстве».

Потом он удивился своему выбору слова. Было ли это предательством – сохранить честь, исполнить долг? Он отогнал эту мысль и наконец принял решение.

Потянувшись к Сантэн, он коснулся ее век. Они тут же затрепетали и открылись. Сантэн посмотрела на него невидящим взглядом, ее зрачки были очень черными, и расширенными. Потом они сузились, и Сантэн улыбнулась довольной сонной улыбкой.

– Милый, – пробормотала она, – который час?

– Сантэн, ты проснулась?

Она быстро села и беспокойно воскликнула: