Власть пса

Так все и случилось. Фил оглядел цветочную композицию быстрым взглядом цепких глаз. Один в комнате, голова вздернута, широко расставлены ноги, – он стоял перед букетом и, словно вдыхая его запах, шмыгал носом. На гладкой сланцевой пластинке возвышалось громадное высушенное солнцем перекати-поле, вдвое больше человеческой головы. Наружные веточки его были старательно подвернуты до формы идеальной сферы с клубком спутанных усиков внутри. К растению в отнюдь не случайном порядке были прилажены огненно-красные крылышки. Фил не сразу понял, что это: форма и цвет казались весьма непривычными, однако острый глаз разгадал и эту загадку. Он узнал плоские заостренные листья растения, что кустилось за оградой конского пастбища. Листья его были тусклого кроваво-красного цвета, а по зиме – оттенка еще более темного. Чтобы осветлить, их отмочили в воде. Где-то Фил слышал или читал, что из этого растения индейцы получали багряную краску. Осветлив листья, женщина снова их высушила – отсюда и причудливая форма – и насадила, словно проворных пунцовых птичек, на каждую веточку перекати-поля. Господи боже, да от нее можно ожидать чего угодно! Сделав шаг назад, Фил прищурился. С воображением у него все в порядке. В проносящихся мимо облаках он замечал лица – хмурые, счастливые, а порой и исполненные ужаса. В шепоте ветра – слышал мелодии. Фил обладал даром складывать случайности природы в хитроумные, будоражащие чувства узоры. И именно этот дар позволял видеть то, что сердце его звало Псом на Холме.

«Господи боже, – бормотал Фил, глядя на творение женщины. – До чертиков, должно быть, горда собой! Из ерунды сотворить такое… великое произведение искусства! Что ж, действительно как живое. Что же это? – сощурившись, раздумывал он. – Птички в клетке? Облако дыма с языками пламени? Создать так много из ничего… И все же, шелковый кошель из свиного уха не сделаешь».

VIII

За годы жизни на ранчо старшие Бёрбанки не раз устраивали званые вечера – быть может, происхождение обязывало, а может, просто скука. Ни один из этих вечеров так и не удался. Дело даже не в том, что Бёрбанки мало имели общего с другими владельцами ранчо, а скорее в том, что единственно общим между мужчинами и женщинами в этих краях было то, что не принято обсуждать на званых ужинах. С давних времен, когда гости прибывали на повозках, запряженных великолепными парами хэмблтонских и стандартбредных лошадей, до сегодняшнего дня, когда мужья привозили своих жен, восседая за рулем «максвелла» или «хадсон супер сикс», мужчины и женщины существовали сами по себе. Прибыв на ранчо, жены и мужья расходились и весь вечер вели себя так, будто бы отродясь не встречались и едва ли когда-нибудь встретятся. Обстановка в комнате стояла напряженная, часы до ужина тянулись бесконечно, а воздух был будто пропитан неловкостью: женщины кучковались в одном углу зала, мужчины – в другом.

В вечном беспокойстве о своих нарядах, волосах, руках и ногтях женщины сидели, как каменные изваяния (ибо так подобает настоящим леди), и не смели заговорить, будто, открой они рот, оттуда выскочит уродливая жаба и выставит их на посмешище. На болтовню старушки Бёрбанк о книгах и газетных заметках гостьи отвечали натянутыми улыбками, ведь ни книг, ни газет они не читали – впрочем, пока судьба не забросила их в эту комнату, им это было совершенно ни к чему.

Не лучше обстояли дела и в другой половине зала, где Старик Джентльмен тщетно пытался вести беседы о политике, испанской и бурской войне и о конфликтах на Балканах. Мужчины не знали ничего ни об Испании, ни о бурах, и уж точно ни о каких-то там Балканах. Равно как и их жены, они степенно сидели в креслах, поправляли галстуки и воротнички и, обливаясь пóтом, тупо, будто не узнавая, смотрели на собственные ноги в новых ботинках.

Не могла спасти положение и доносившаяся с «виктролы» музыка – сборник арий «Аиды» и современные оперетты вроде «Беглянки», «Мадемуазель Модист» и «Красной мельницы». Свернув ковры, Бёрбанки приглашали публику танцевать, однако после первых неловких шагов вальса и тустепа гости, привыкшие более к рилу и скоттишу, начинали тосковать о милых стенах собственного дома.

Беседа полуграмотным гостям ранчо казалась опасной затеей. Ведь начни они рассуждать о том, в чем хорошо разбирались – о разведении лошадей и скота, разговор мог предательски свернуть к пикантным подробностям о достоинствах быков и жеребцов (коих стыдливо называли «корова-джентльмен» и «мужчина-лошадь»), что неизбежно наталкивало на мысль, что супружеская жизнь не сводится к проживанию под одной крышей. Каждая пара в доме, какими бы безучастными ни выглядели их каменные лица, была замешана в сем грязном деле, однако никто не желал, чтобы в этом их заподозрила публика.