Остальные последовали его примеру. Ни звуки извне, ни темные сновидения в эту ночь их не тревожили, а когда они проснулись, лужайка перед шатром уже была залита солнцем и фонтан, поднимаясь и опадая, весело сверкал в его лучах.
На несколько дней — по крайней мере, так им запомнилось — путники задержались в Лотлориэне. Все это время над деревьями светило ясное, чистое солнце — ну, разве что иногда прольется ласковый дождик, после которого все делается только чище и свежей. Нежный воздух дышал прохладой ранней весны, но повсюду был уже разлит глубокий, задумчивый зимний покой. Гости пили, ели, отдыхали, гуляли под деревьями, предавались ничегонеделанию — и не желали иного.
Владыки их больше не призывали, да и с эльфами они общались мало: Галадримы или не знали Западного Языка, или не желали на нем объясняться. Халдир, попрощавшись, ушел обратно к северной границе — с тех пор, как Отряд принес вести из Мории, там установили неусыпную стражу. Леголас пропадал у эльфов; только первую ночь он провел с Отрядом, хотя иногда возвращался к трапезе или просто перекинуться словечком. Отправляясь на прогулку, он частенько брал с собой Гимли, и все немало дивились этому.
Бродя под деревьями или сидя в тени шатра, друзья почти всегда вспоминали Гэндальфа, и в памяти у них с новой ясностью вставало все, что каждый из них знал о нем, каким его видел за свою жизнь. Раны и усталость излечивались, но боль утраты росла. До поляны часто долетали песни эльфов, и друзья знали: Галадримы слагают песни скорби, оплакивая гибель старого друга, ибо среди нежных и грустных слов на непонятном языке слышалось имя Гэндальфа.
–
Фродо первый попытался вложить свою печаль в слова, пусть робкие и не слишком искусные. Он нечасто решался сочинить песню или стихотворение. Даже в Ривенделле он только слушал и никогда не пел сам, хотя знал наизусть много песен, сложенных другими. Но здесь, в Лориэне, у фонтана, пока он внимал голосам эльфов, в голове у него невольно сложилась песня, и она показалась ему красивой; правда, при попытке пересказать ее Сэму от красоты осталось немного — сухая горсточка увядших листьев, и ничего больше.
– Еще немножко, и вы перещеголяете господина Бильбо! — восхитился Сэм.
– Ох, боюсь, что нет, — вздохнул Фродо. — Это пока все, на что я способен.
– Знаете, господин Фродо, о чем я хотел вас попросить? Когда будете писать другую песню, вставьте словечко про фейерверки! Что–нибудь вроде:
Ракеты — «трах!» — над головой!
Зеленый, синий, голубой!
И в довершение чудес
Цветочный дождь идет с небес!
Хотя тут, конечно, нужны не мои стихи, а что–нибудь этакое, вровень с фейерверком!
– Нет, Сэм. Это я оставлю тебе. Или Бильбо. Но впрочем… хотя нет, знаешь, я о Гэндальфе больше говорить не могу. Подумать страшно! Как мы расскажем старику?..
Однажды в прохладных сумерках Фродо и Сэм прогуливались в роще у фонтана. Оба не находили себе места. Фродо чувствовал, что на сердце ему пала тень разлуки: неизвестно почему, но он вдруг понял, что очень скоро настанет время покинуть Лотлориэн.
– Ну, что ты теперь думаешь об эльфах, Сэм? — дружески подтолкнул он локтем своего верного слугу. — Я уже задавал тебе этот вопрос. Но это было так давно! Полагаю, с тех пор ты узнал их поближе?