Во имя любви

Рубина обвел взглядом медсестру, врача и остановила глаза на лице Палыча.

— Паша? Как же это ты так постарел! — проговорила больная.

А Палыч плакал. Смотрел на нее с невыразимой нежностью, плакал и говорил:

— Рубина вернулась! Ну, кто бы еще мог мне такое сказать — как я постарел…

Рубина слегка улыбнулась — самыми уголками рта.

И тут в палату буквально влетела запыхавшаяся Земфира.

— Я так и знала, я так и знала! — приговаривала она всю дорогу от кладбища до больницы. — Я чувствовала!

А тут, столкнувшись с ожившей Рубиной глаза в глаза, замолчала. Потом улыбнулась и сказала:

— С возвращением, Рубина!

* * *

Тамара привела пьяного сына обратно в гостиницу и бросила на кровать.

— А ты, оказывается, жестокая, — сказал Антон не то о том, что надо бы с ним поосторожней, не то о разговоре с Астаховым.

— Антоша, человек становится жестоким, когда, ему уже нечего терять. О чем вы говорили с Астаховым до моего прихода?

— Да так, за жизнь… В общем, я просил у него работу.

— Подожди, я начинаю с ним войну, а ты просишь у него работу?!

— А что мне делать? Надо же на что-то жить!

— Живи пока на деньги Форса!

— Давай, давай! Пригреем змею на груди! А точнее — удава!

— Молчи и слушай! Считай, что эти деньги мы берем у него в долг.

Выиграем процесс — отдадим. А что же сказал тебе Астахов по поводу работы?

— Сказал, что не верит…

— Во что не верит? — не поняла Тамара.

— В меня.

Вернулся к себе домой и Астахов.

— Как встреча с Антоном? — спросила Олеся, заранее сопереживая любимому.

— А что, по мне не видно?

— Значит, как всегда…

— Да нет, не как всегда, — в этот раз там была еще и Тамара. И что самое противное — я не удержался и стал обсуждать с ней денежные дела по разводу.

— И что?

— И то, что с ней можно разговаривать только в присутствии адвоката!

Видеть ее не могу!

— Что она тебе такого сказала?

— Она требует половину имущества, а иначе готова затеять, громкий бракоразводный процесс! — и Астахов заходил по комнате. — В общем, у нас с ней начинается война!

Глава 23

Табор вернулся! Табор вернулся! Радовались со слезами на глазах, когда уезжали. И плакали с улыбками на устах, когда вернулись. И устроили настоящий цыганский праздник. Благо, дом Баро большой: места и радости на всех хватит!

В разгар этого шумного веселья вошла туда — вклинилась — Люцита.

Спросила, вроде бы негромко, но так резко, жестко, по-змеиному, что и музыка, и пение, и танцы — все сразу же затихло.

— Все здесь?

Все обернулись, посмотрели на нее. Тогда несчастная влюбленная продолжила:

— Это очень хорошо, что вы вернулись. Очень! Я буду рада сказать то, что хочу, при всех!

— Что случилось, Люцита? — заботливо спросил Баро.

Не сразу ответила дочь Земфиры, совсем не сразу. Дала волне всеобщего любопытства набрать силу. Да с этой волной и выплеснула на отца-отчима злые слова:

— А то, что всегда случается с твоей дочкой! С Кармелитой.

— Люцита!.. — попробовал ее урезонить Зарсцкий, мол, люди вокруг, неудобно же…

— Она не достойна быть ни цыганкой, ни тем более вашей дочерью! — еще более зло и жестко продолжила Люцита.

— Я последний раз спрашиваю, что случилось?

— А то!.. То, что Кармелита предала всех цыган! Предала всех нас!

Все посмотрели на юную хозяйку дома. Кармелита опустила голову. Люцита с вызовом встала напротив нее.

Цыгане замерли.

— У вашей Кармелиты, уважаемый Баро, нет ни капли совести. На самом деле она всех обманывает и предает!

— Замолчи! — опомниласьнаконец Кармелита. — Не смей говорить такое. Я не сказала ни слова неправды!

— Опять лжешь!

Баро не на шутку разнервничался. Но при этом изо всех сил старался держать себя в руках:

— Люцита, для того, чтобы так говорить, нужно иметь очень веские основания… Ты это понимаешь?

— Понимаю! Еще как понимаю! Богдан в тюрьме.

Цыгане покорно покачали головой. За века цыганской истории новость о том, что кого-то утащили в тюрьму, стала грустной, но обычной. Необычным было то, что Люцита сказала дальше:

— Его обвиняют в том, что он — Удав.

— Что? Что за бред? — искренне удивился Баро. — Все знают, что Удав — это Форс!

— Знают-то все. Но не все говорят! Вот и Кармелита не сказала об этом следователю!

Зарецкий развернулся к дочке, строго, по-отцовски посмотрел на нее:

— Доченька, ты что, и вправду ничего не сказала?.. Кармелита стояла, опустив голову, безвольно, плетьми свесив руки, как ивушка речная. И молчала.

— Ну?! Ну что же ты молчишь? Давай, скажи, что я говорю неправду! Если это неправда…

Люцита подошла поближе к Кармелите, стараясь заглянуть ей в глаза.

Кармелита прятала взгляд и никак, никак не могла даже самой себе ответить на вопрос, что же сейчас делать, как объяснить все — страх, засевший в голове после похищения, торжество, всевластие и безнаказанность бандитов, запугивавших ее…

К дочке снова обратился Баро:

— Кармелита, ты не сказала в милиции, что Форс — это Удав?

— Не сказала.

— Но почему?

— Я не могу это объяснить.

— Ты никак не можешь простить Рыча? — мягко спросил Зарецкий.

Тишина. Кармелита стояла, опустив голову, молчала. Тогда Баро продолжил: