Вода и ветер

В жестянку, в жестянку в такт песенке бил я,

И нет меня, нету, но там еще был я,

Где наша дорога свернула к застенку.

Чеслав Милош

1.

В городе, который называют Х, а раньше называли Z, – потому что эта история, разумеется, не могла произойти на территории нашей богоспасаемой столицы, духовные власти которой вряд ли допускают подобное, – на старой улице, мощенной булыжником, поздней весной тысяча девятьсот девяносто энного года было сыро, грязно и темно. Это была даже не весна, а дерьмо средней руки. Белый полумесяц торчал в сером небе, как хрен в стакане. Отдельные куски города, еще не утопленные в грязи, всё же напоминали изяществом и старинной отделкой собственные фотографии в путеводителе для среднестатистического дурака из соседней страны.

Эту прелестную картину дополнял Андрей Малыгин в сером, под цвет неба и собственных глаз, плаще, купленном на столичном рынке на нечестно заработанные деньги. Андрей курил, в промежутке между затяжками насвистывая “Варшавянку”. Если бы менты, разыскивающие его, поставили бы периодическое насвистывание “Варшавянки” в графу “Особые приметы”, это несколько облегчило бы их работу. Если, конечно, предположить, что они вообще кого-то ищут, поскольку милиция города получала зарплату практически за ничегонеделание. Да и что здесь особенного: зашел человек на склад, представился чужим именем, что его искать, не банк же ограбил, думал Андрей, скуривая красивую латиницу на конце сигареты. Последнее время он целенаправленно строил из себя врача и даже утверждал, что ищет работу по специальности. Доискался. Вчера сосед сделал ему предложение, редкостное по глупости и идиотизму.

– Вы хороший, душевный человек, Андрей Михалыч, – сказал он, смахивая пьяную слезу в пивную кружку. – Только такой человек поможет мне спасти мою дочку.

Андрей огляделся. За три часа пребывания в соседской квартире никаких следов дочки он не обнаружил. Вокруг была кухня в состоянии беспорядка – не художественного, а явного, самого что ни на есть беспорядочного. Жена соседа утром уехала преподавать в институт, и с тех пор ее не было.

– Не разбейте кружку, – сказал сосед. – Мне ее подарили на сорокапятилетие. Вы еще молоды, вам этого не понять.

Андрею было тридцать четыре года; в глубине души он гордился своим зрелым возрастом, снисходительно посматривал на сопляков и презрительно – на старых козлов. Так как сосед по всем показателям относился ко второй категории, Андрей вздохнул и подождал продолжения тирады. Продолжения не последовало.

– А что с ней? – спросил Андрей. Он был относительно трезв и понял, что дело нечисто.

– “Что”! Вы лучше спросите: где? Она в монастыре, и ее надо вытащить оттуда.

На ум Андрею пришло избитое, но точное, как все избитые определения, слово “дурдом”.

– Я вас внимательно слушаю, – вежливо сказал он.

Пьяный сосед притащил идиотский семейный альбом с розовыми розами на обложке и стал показывать фотографии светловолосой девушки с лицом отличницы и такими затравленными глазами, что хотелось вызвать психиатра и показать фотографии еще и ему.

Марина, дочь преподавателя математики, десять лет прожила в квартире, где по стенам постоянно сбегали струйки воды. Когда из аварийного дома выселили жильцов, а дом снесли, было уже поздно: она заболела, и болела очень долго. В новой школе учились в основном дети рабочих, здоровые, как лошади, тупые, как бараны, ненавидящие всяких там очкариков и астматиков, как сорок тысяч братьев. Девочка приходила домой, забивалась в угол с книгой и ничего не говорила. Недавно она прошла успешный курс лечения, но особой радости от этого не выразила, а позавчера поехала якобы к родственникам и наутро позвонила неизвестно откуда. Она сообщила, что в детстве дала клятву: если к восемнадцати годам Бог избавит ее от астмы, то она уйдет в монастырь. И ушла. Предварительно забрав документы из местного института, где ее натаскивали на училку.

– Она дважды перенесла воспаление легких, – сказал пьяный папаша. – Лида считает, что это дало осложнение на голову.

Лида была отсутствующая жена математика.

– Я бы, может, и женился, – задумчиво сказал Андрей, ища на столе открывашку, – только я не в силах постоянно терпеть в доме бабу.

– Откройте об стол, – ответил сосед.

– Я предыдущую открыл об стол, теперь посмотрите на пол. Почему вы не купили водки?

– Купите водки, если хотите, – сказал сосед, – мне уже всё равно.

Он уронил лысую голову на грудь и стал смотреть на одну из фотографий. Девочка на ней была такая хрупкая, в чем-то белом, вроде савана или свадебного платья, что у среднестатистического сентиментального дурака в состоянии глубокого опьянения при ее виде что-то внутри начинало, как выражаются писатели, “щемяще саднить”. Но Андрей уже не был сентиментален и еще не был пьян.