Вода и ветер

«Вы не мерзнете, я смотрю, – с лёгкой завистью говорит он: ты накрываешься простынёй на верхней полке, а остальные вынуждены тащить из купе проводницы одеяла. – Вы на севере родились?» Ты уточняешь, где именно. – «А… это другое – это юг севера».

Заболоченная местность, не только холодно, но и сыро. В газетах никогда не напишут о том, как там на самом деле живут. Один авангардный музыкант написал о родном городе песню «Сбрось бомбу на Слау». Я его понимаю.

Пытаешься заснуть. Обрывки бумаги на столе, обрывки цитат в голове.

«И что же, никто не попросит прощенья за то, что сталось?»

[Мария Павликовская-Ясножевская]

Конечно, не попросит, а ты разве ещё ждёшь, ну, прислушайся к себе: ты действительно ждёшь, чтобы они попросили? Этого не будет. Хотя бы потому, что ты не существуешь для них, ты всё равно что умер, это всего лишь из-за того, что они тебя не понимают; а что в этом плохого, когда ты всё равно что умер? Вспомни, что твоё первое воспоминание – смерть и постарайся улыбнуться: для таких, как ты, это пустяк – «всё равно что умереть». Мошенники, наживающиеся на тех, кто не просит у тебя прощения, пишут книги о временной смерти, в которых фигурируют лестницы, коридоры и тоннели; прочитав эти околохристианские глупости, ты думал, что, значит, умирал каждый раз не по-настоящему, во второй раз не хватило эфира, врачу нужно было дольше не снимать маску с твоего лица, и тогда бы ты, может быть

Скажи своей матери, что твоё первое воспоминание – смерть, если хочешь её взбесить.

Нормальная зима, говорит она, когда ты приезжаешь в минус тридцать семь, такой зима и должна быть, а у вас там чёрт знает что. И ты знаешь, что она говорит это из-за невозможности уехать, иначе бы она поняла: там именно то, что она хотела увидеть, иллюстрации из немецких книг, море, черепичные крыши и готические кирхи, прозрачно-серое небо Центральной Европы, прозрачная вода чужой инициации, – ну, и немного индустриального бардака и гастарбайтеров, чтобы она не слишком расслаблялась, чтобы чувствовала себя, как дома.

Их «нормальная» зима – фашисты говорят, что это самое аристократическое время года, что повезло родившимся на севере, а тебе казалось, что это самое плебейское время года: грязный снег, тяжёлая неудобная одежда, воздух, которым больно дышать, лёд, по которому невозможно идти, – и, главное, все те, кого ариогностики презирают за тупой пиздёж, семечки и зомбоящик, включенный в режиме торшера, наперебой кричат, что это норма. И когда вдруг становится тепло, они начинают беситься: это не по-русски, они привыкли мучиться, им нравится, когда больно дышать, не надо, чтобы становилось тепло в этой стране победившего мазохизма.

У вас отмороженные мозги, не действующие от холода руки, из которых, блядь, вечно всё валится, потрескавшиеся от холода губы, произносящие слова, которые не хочется повторять. Правильные слова начались в Греции и Риме, а ещё раньше – в Палестине, где нет вашей паскудной зимы, лучше хамсин, вынимающий душу, чем ваш сырой холод, выматывающий нервы. Здесь нет слов, нет языка, только диалект.

Посмотри на это иначе, слышишь ты внутренний голос, это же красиво. Да, однажды было красиво, по-настоящему. Ты не помнишь, зачем мать пошла в деревню, когда была жуткая метель, наверно, как обычно, вкалывать на свою дорогую свекровь, которая не уехала из этой дыры только по причине своего тупого упрямства. Сугробы тебе по шею, по узкой заледеневшей тропинке невозможно идти, ты падаешь, мать орёт на тебя; ты не понимаешь, зачем всё это нужно, зачем идти, если ты не хочешь, почему она не оставила тебя дома – просто хотела поиздеваться (но в четыре года ты, кажется, ещё не знаешь слова «издевательство»… хотя нет, знаешь, это одно из самых частоупотребимых слов, его повторяют все вокруг тебя)? Здесь нет асфальта, нет даже каменной дороги, сплошной лёд, как люди могут ходить по сплошному льду и говорить, что это нормально, что всегда так было? Кто-нибудь другой на твоём месте не захотел бы взрослеть никогда, ведь взрослые – это те, кто живёт не по-человечески, делают только то, что не хочется, и повторяют, как твой отец: «за всё надо платить!» – но ты хочешь именно стать взрослым, поскорее, но – другим взрослым, который не будет ходить по такой дороге, который будет сам выбирать, по какой дороге ему идти, который будет понимать, зачем надо идти.

Они забывают о тебе. Они не кричат друг на друга, они просто хотят друг друга отравить, хотят выбросить друг друга на мороз; одна оправдывается – она вечно оправдывается, другая – этот мерзкий говорок, эта льстивая улыбка, эта крестьянская хитрость вместо ума, – упрекает, упрекает за всё. Почему ты не пришла расколоть дрова, спрашивает она, ты же дома-то ничего не делаешь, только с авторучкой ходишь, вы же, учителя, не вламываете, как мы. Вода-то замёрзла, ты видишь, что вода замёрзла, как воду-то в колодце разбить? Я-то не могу. – «Что?» – переспрашивает мать. Как разбить воду в колодце?…