Вода и ветер

Кормухин раньше работал в штабе тыла флота, фасад которого для столичных ревизоров выкрасили в светло-бежевый, а на остальное краски пожалели. Внутри штаба всё крошится и облезает. Зато, если подобраться ближе к чёрному ходу, можно застукать за кустами ничейных собак и побросать в них камнями и обломками кирпича. Позавчера отец прихватил с собой Глеба в военчасть: знакомый пообещал помочь с работой. Сначала отцу долго не выправляли пропуск, потому что дежурный потерял авторучку, и пришлось писать допотопным чернильным карандашом, а когда они пришли в канцелярию, оказалось, что знакомого там нет. Зато есть обед в полуободранном жёлтом флигеле, где летают мухи и снуют раздатчицы, похожие на злобных ос. Мы же фактически в Европе, так с чего же мы так херово живём, бормочет отец. В своём штатском костюме не по росту он выглядит херово рядом с военными. Ёбаный ефрейтор, бормочет он, и совершенно не понятно, кого он имеет в виду.

За стол садятся трое молодых прапорщиков (Глеб уже умеет различать нашивки) и начинают непринуждённую беседу:

– Они мясо неправильно ложат, надо на отдельную тарелку.

– Ха, и кто посуду будет мыть, если они каждый раз будут класть мясо и картошку на отдельные тарелки?

– Я! При условии, что мне хавать разрешат бесплатно.

– Сегодня Бикмухаметов опять пьяный.

– Не всем же, блядь, жить, как ты. Как это так можно: пил, пил, потом женился – и всё, не пьёшь, не пьёшь? Крыша ведь поедет!

– Надо бы пива взять, а то я злой целый день. Бегаешь туда-сюда, а командиру по фиг.

Отца они будто не видят, будто он живёт в тени и невооружённым глазом неразличим. Однажды Глебу приснился человек, живущий в тени – в прямом смысле слова. Внутри чьей-то большой тени. Рассмотреть его можно только ночью. Он жалуется: за что меня туда поместили? Раньше он знал, за что, но забыл об этом.

Подходит мать – высокая женщина с крашеными чёрными волосами в пучке, в туфлях-лодочках и чёрной прямой юбке, мрачная; Глеб думает: ненавижу.

– Его сегодня не будет, – говорит она. – Техник уже не нужен. На это место взяли Мартынова. Он всё с рыбой к майору ходил. Вот результат.

После этого отец, мать и Глеб покидают штаб.

– Ефрейтор ёбаный, – с ненавистью говорит отец матери. – Хоть бы ты помогла мне устроиться хотя бы сюда. А то ведь толку от тебя никакого.

Мать работает в штабе машинисткой – набирает на жутко стучащем агрегате жуткие казённые глупости:

«Майора Сидорова А. В., начальника группы подвижных средств связи войсковой части № Х, 2 тарифный разряд, уволенного с военной службы в запас приказом командующего Балтийского флота № Y, в соответствии с подпунктом В пункта 2 статьи № Z “О воинской обязанности и военной службе” (за систематическое нарушение условий контракта со стороны военнослужащего) полагать приступившим к СДАЧЕ ДЕЛ И ДОЛЖНОСТИ»…

Наверно, про лейтенанта Кормухина тоже была такая бумажка.

У матери на шее позолоченный крестик, который она выдаёт за настоящий.

– От тебя толку ни черта, ты только истопником работать можешь, – брюзжит мать.

Кран течёт. Такое чувство, что капли бьют прямо по голове. Отец мог бы починить кран, но ему лень. Мать могла бы починить кран, но считает, что это мужская работа.

Ещё течёт батарея. У лейтенанта Кормухина, говорят, она в порядке, но отец утешается тем, что на последнем этаже должна протекать крыша. Черепица облезла – подкрасить или заменить её некому. Отец мог бы это сделать, но считает, что западло ему стараться для других жильцов.

Лейтенант Кормухин совсем не похож на отца – щуплого, с вечно залепленным газетными обрывками подбородком. «Отец твой – лопух, – добродушно сообщает Кормухин Глебу, встретив его во дворе. – К тридцати пяти годам не научиться даже бриться – это постараться надо». Кормухин будто чувствует, что мальчик не передаст отцу эти слова. Глеб знает, что отец устроит скандал, если он скажет. Устроит ему – а Кормухину ничего не будет. Говорят, что лейтенант сейчас на мели, но он держится с офигительным безразличием, отпугивающим посторонних. Говорят, что он пьёт, но пьяным его никто не видел. Ему двадцать восемь лет. Он высокого роста, плотный, черноволосый, с холодными серыми глазами и правильным лицом, как у героев отечественной войны на советских барельефах.

Иногда Глеб видит жену лейтенанта, которая считает, что Ева – это нормальное уменьшительное от имени Евгения. Она из польских высокородцев, никогда не выходит на улицу ненакрашенной, делает химическую завивку и мерит презрительным взглядом грубое бельё Глебовой мамаши, вывешенное на верёвке на всеобщее обозрение: отвратительные панталоны, похожие на мужские семейные трусы, и бюстгальтер, похожий на лошадиную сбрую.