Водораздел

С той самой поры, когда Зосима и Савватий первыми высадились на Соловках и основали там монастырь, монахи, и по своей воле пришедшие на остров, и сосланные, жили по своим старым уставам, пока Никон, продавший свою душу Антихристу, как они полагали, не стал проводить свои реформы и не вздумал распространить и сюда, на дальний север, свою власть. Но монахи отказались креститься и отбивать поклоны по-новому. Новые книги, присланные Никоном, они сожгли или выбросили в море. Тогда царь Алексей Михайлович сам вмешался в дело и потребовал от монахов повиновения, но они не подчинились и его воле, воле государя. «Мы не нуждаемся ни в каких указах его величества и не будем молиться по-новому, — ответили они, — ибо остров наш и монастырь наш…» В подобной строптивости и дерзости государь увидел явный бунт и послал войско на усмирение бунтовщиков. Целых шесть лет шла осада монастыря. Монахи и трудники, а также пришедшие им на помощь крестьяне и рыбаки из Кеми, Кандалакши и других поморских деревень, мужественно оборонялись, но голод, цинга, измена да пушечный огонь подорвали их силы, и однажды стрельцам удалось ворваться в монастырь. И в самом монастыре мятежные монахи продолжали отстреливаться из окон и дверей, но судьба восстания была уже решена. Из пятисот монахов и трудников в живых уцелело лишь шестьдесят. Из них двадцать восемь были сразу казнены, а остальные брошены в темницы. Одних потом повесили, других утопили в прорубях. Лишь очень немногим удалось каким-то чудом бежать, и они укрылись в лесах. Несколько человек пришли сюда, полные скорби, но не смирения, и на этом глухом таежном озере основали свой скит.

Многие годы, целые десятки лет власти ничего не знали о существовании скита. Но потом один из схимников, не поладив со стоявшими во главе скита старцами, сбежал и, явившись к себе на родину с повинной, рассказал местному попу, где он долгие годы укрывался от рекрутчины. Так весть о существовании тайного скита дошла до властей. И вот однажды темной осенней ночью сюда, на далекое таежное озеро, нагрянул целый отряд солдат с ружьями и саблями. Все дома, что стояли на острове — а их было уже более десятка — предали огню. Старец-отшельник, что молча сидел теперь за своей скромной трапезой, успел тогда укрыться в лесу и, объятый ужасом, смотрел, как с благословения святейшего синода сжигалось все то, что они создали и построили на пустынном острове долгим и упорным трудом. Только вот эта икона и сохранилась у него с тех времен…

Покончив с едой, старец перекрестился, отдал остатки пищи собаке.

— Был у меня товарищ да помер прошлой осенью, — сказал он словно себе и стал гладить собаку. — Вот остались мы с ним…

Мужики поблагодарили хозяина за еду.

— А далеко отсюда до Мурманки? — спросил Пулька-Поавила.

— Куда? — удивленно спросил старик.

Старик не знал даже о существовании Мурманской железной дороги. Не слышал он и о том, что уже второй год нет ни царя, ни синода. К нему иногда приходили староверы из ближайших деревень (находились эти ближайшие деревни за пятьдесят-шестьдесят верст), но они приходили в горе и отчаянии искать утешения и рассказывали только о своих печалях и заботах, а может быть, и сами ничего не знали о том, что делается в мире.

— Коли ходко пойдете, так к утречку к морю и выйдете, — сказал он, догадавшись, что эти странные путники имеют в виду побережье Белого моря.

Он думал, что гости начнут делиться с ним своими горестями, но потом понял, что они пришли к нему не за утешением, взял из сеней мотыгу и вышел.

— Бог в помощь, — сказал Пулька-Поавила, когда они вслед за стариком пришли на огромное картофельное поле. — Это ты все один возделал?

— Да времени у меня было много, — ответил старик. — Вон там будет Белое море. — Он махнул рукой на восток.

— Ну, счастливо оставаться, — попрощались путники.

— Идите с богом, — ответил старик, опираясь на мотыгу.

Путники прошли всего несколько шагов и опять оказались в чаще. Оглянувшись, они увидели старика, окучивающего картофель на своем поле.

— А старик-то, кажется, о Мурманке и не слыхал, — сказал Пулька-Поавила, продираясь сквозь густые заросли.

— Ты заметил — у него и гроб уже приготовлен, в сенях стоит? — спросил Крикку-Карппа.

Чем ближе они подходили к морю, тем больше менялся лес. Здесь росли деревья тех же пород, что и у них в Пирттиярви, только они были мельче, словно им не дали дорасти. Видно, лес здесь рос хуже потому, что сюда проникали холодные ветры с Ледовитого океана. И болот здесь было больше.

Идти становилось все труднее, но при мысли о том, что цель уже близка, они словно забывали об усталости.

На следующий день им уже стали попадаться пни сваленных деревьев. А потом издали донесся какой-то гудок. Вот он снова повторился.

— Поезд, — сказал Пулька-Поавила.

— Да, поезд, — подтвердил Крикку-Карппа.