Водораздел

Микки сидел на веслах. Доариэ, придерживая одной рукой кормовое весло, вычерпывала воду. Да, лодка-то здорово течет… Ведь она у них очень старая. Иво, еще до того, как ушел на войну, собирался сделать новую, да так и не собрался. Ушел и как в воду канул. Поавила тоже взял да на старости лет куда-то отправился. И Хуоти с собой захватил… Раньше Хуоти ездил ставить и поднимать сети. Теперь уже второе лето — Микки. Да, время идет… Какими разными растут парни! Хуоти, тот обо всем расспрашивал. Иной раз на что-нибудь засмотрится и забудет, что надо грести. Микки никогда ни о чем не спрашивает и ни с того, ни с сего весла из воды не поднимает. Вот и сейчас. Стая уток пролетела совсем близко и села в камышах возле берега, а Микки гребет себе, даже не глянул на уток. Но помощь от обоих парней уже большая. Она, Доариэ, довольна сыновьями. Только бы бог дал им здоровья.

Они пристали к берегу и стали вытаскивать лодку на сушу. С порывом ветра с другой стороны губы до них донесся протяжный крик. Кто-то просил перевоза. Кто бы это мог быть?

— Хуоти, — обрадованно сказал Микки.

— Не болтай чепухи, — рассердилась мать.

Залив был неширокий, и еще несколько лет назад Доариэ тоже легко узнавала на таком расстоянии человека, но за эти годы она тайком столько пролила слез, что не стало в ее глазах прежней зоркости.

— Мама! — донеслось с противоположного берега.

Господи, Хуоти! Почему он вернулся? Не случилось ли что-нибудь недоброе? Сердце сжалось от предчувствия беды, в глазах помутилось, словно какая-то пелена опустилась перед ними.

Доариэ торопливо столкнула лодку обратно на воду.

— А-вой-вой! Так я и знала… — заохала она, когда. Хуоти, с пьексой на одной ноге и лаптем на другой, перелез через борт.

Из-за больной ноги он не пошел в обход вокруг губы, а вышел к ручью, откуда начиналась тропинка на Вехкалампи, и здесь подождал, когда на их берегу появится кто-нибудь из своих.

— Где ты был? — сразу спросил Микки.

— Давай греби, — буркнула мать.

Но и дома любопытство не покидало Микки.

— Ходил силки смотреть, — ответил Хуоти, чтобы отвязаться от брата.

Микки не поверил: еще не настала пора для охоты с силками. Хуоти заметил свою оплошность и задумался. Он был еще настолько молод, что не умел лгать. А что если вдруг руочи начнут расспрашивать, где он пропадал, и Микки проговорится? Мать пришла ему на помощь и послала Микки наколоть дров, чтобы приготовить ужин.

Когда Микки вышел, Доариэ спросила об отце. Узнав, что Хуоти возвращался обратно от самой Колханки, она опять расстроилась:

— Да ты же мог заблудиться… Один… в такую дорогу.

Хуоти и сам боялся заблудиться, боялся, что его запутает леший. Крикку-Карппа предупреждал его, что если леший вздумает сбить человека с дороги, он обернется филином и кричит, как будто стонет. Но Хуоти не слышал крика филина. Медведя тоже не встретил. Видел только огромного ястреба. Ястреб кружил высоко в небе, а потом камнем кинулся вниз, наверно, заметил добычу. Но страх не покидал Хуоти. Когда же он вышел на знакомые места, вспомнился сон, приснившийся в лесной избушке, и ему стало еще страшнее.

— Помажь-ка этим.

Мать протянула Хуоти кругленькую коробочку с мазью, которую когда-то дал ей учитель. В ней еще сохранилось немного мази, похожей на деготь. Во всяком случае, ее хватило, чтобы смазать натертую ногу.

В избу влетела Насто. «А-вой-вой», — воскликнула мать, увидев перепачканные черникой щеки дочери. Конечно, вместе с другими деревенскими ребятами Насто бегала в подлесок и там они опять варили варенье из черники. Для пирттиярвской детворы такое «лесное» варенье было одним из немногих лакомств. Весной, как только с болот сходил снег, дети собирали подснежную клюкву и делали из нее сок. Без сахара, конечно. Но сок был вкусным и без сахара. Потом, когда поспевала вороника, собирали ее и варили на кострах, в корзинке из бересты. Тоже без сахара. О чернике и говорить не приходилось — из нее варенье самое вкусное, особенно, когда все едят из одной посуды. Но они не только варили для себя, а собирали и для дома. И сейчас Насто принесла почти полное лукошко черники.

Поставив лукошко на лавку, Насто подошла к матери и зашептала что-то ей на ухо.

— Господи! — испугалась Доариэ. — Мертвец? Да где?

— Там, за мельничьей речкой.

Хуоти побледнел. Теперь, конечно, финны все узнают.

— Хворостом забросан. Только ноги видны, — рассказывала Насто.

«Кто это его хворостом забросал? — подумал Хуоти. — Значит, кто-то в деревне еще знал… Кто бы это мог быть?»

Вошел Микки и, сбросив охапку дров перед печью, сообщил, что коровы идут домой.

— Так рано? — удивилась мать.

— Бегут как очумелые, колокольчики только позвякивают.

— Неужели? — встревожилась Доариэ и побежала встречать скот. Уже два лета подряд стадо спокойно паслось в лесу. Неужели опять появился медведь и потревожил коров?

Мустикки издали узнала свою хозяйку и направилась к ней с протяжным мычаньем, словно прося защиты.

— Ох, кормилица ты наша, — обняв за шею, Доариэ стала гладить корову.