Водораздел

«Эта, ставящая перед собой огромные цели, революция, которую пытаются совершить большевики, обречена на полное поражение, — писал Токой. — По своему экономическому положению Россия далеко еще не достигла той стадии развития, когда экономическая революция становится возможной, а низкий уровень образования русского народа и его неустойчивый характер делают революцию еще более невозможной. Я не верю, чтобы в данный момент в России нашлась такая социальная сила, которая оказалась бы способной добиться в стране порядка. Поэтому я считаю, что мы должны открыто и честно опираться на помощь союзников…»

Эту же мысль Токой изложил затем и на состоявшемся 27 апреля 1918 года в Петрограде предпоследнем заседании Совета народных уполномоченных. Получив решительный отпор, он в тот же день выехал в Москву, оттуда направился в Архангельск — якобы для того, чтобы трудоустроить красных беженцев из Финляндии. Но цель его поездки в действительности была иная. Очевидно, он тогда знал или просто догадывался, что англичане и американцы в ближайшее время высадятся в Архангельске. А когда это случилось, Токой вошел в сделку с англичанами, и в Княжей Губе он появился уже в английской военной форме с полковничьими нашивками на рукаве.

— Советская власть скоро падет, — заверял он легионеров. — За нее не стоит проливать ни капли финской крови…

Контрреволюционная деятельность Токоя и его сторонников не ограничилась открытой клеветой на Советскую власть — вскоре стали поговаривать об отправке легиона на фронт. «Нет, дьявол, это уже слишком», — решили многие из легионеров и один за другим стали покидать отряд. Потом прошел слух, что где-то за озером Имандрой совершено нападение на склад с продовольствием и что неподалеку от Поньгомы кто-то разобрал пути. Да и в самом легионе атмосфера настолько накалилась, что в любую минуту мог вспыхнуть мятеж.

В это время Ахава и покинул легион. Он перебрался в Кемь, где вступил в карельский добровольческий отряд, чтобы продолжать среди своих земляков ту подпольную работу, которую он вел в финском легионе.

Большая часть карельских добровольцев находилась в родных деревнях в пограничных районах, в Кеми оставалось немногим более ста человек. Они по-прежнему располагались в казармах на Лепострове. Там же находился и штаб отряда, в котором теперь служил Иво Ахава.

— Не тот ли это генерал, черт побери, с которого мы в Галиции содрали погоны? — высказал предположение Ховатта, услышав от Ахавы, что главой северного правительства стал какой-то генерал Миллер. — А вдруг он нагрянет в Кемь, приедет инспектировать? Вот была бы встреча, эмяс…

— В хорошую же компанию мы с тобой попали, — сказал Ахава и сплюнул.

— Да, не скажи, братец, — подтвердил Ховатта хмуро.

— Ну, мне пора, — Ахава взглянул на часы и спросил: — Так ты не пойдешь?

— Нет, не пойду, — мотнул головой Ховатта. — Я ведь большим пальцем печать поставил под обязательством, что в никакую политику вмешиваться не буду.

— Уж прямо-таки пальцем! — засмеялся Ахава, натягивая на себя зеленую шинель.

Речь шла о том самом собрании, о котором полковник Пронсон расспрашивал Тизенхаузена на прощальном ужине у Годсона[4].

На улице дул порывистый ветер, и Ахаве пришлось поднять воротник шинели. На мосту дуло с такой силой, что, казалось, вот-вот собьет с ног.

Его уже ждали.

— Идет!

Мужики, курившие в ожидании Ахавы в коридоре, побросав окурки в печку, поспешили в комнату, где проходило собрание.

— Ну что? Начнем? — спросил бородатый мужик, заняв свое место за столом председателя.

Ахава сел рядом с ним, взял ручку, чтобы вести протокол собрания.

Председательствующий постучал карандашом по столу:

— Юрки Напсу вчера не успел выступить. Дадим ему первому слово.