Волчья ночь

— Вот как? — Роуг резко остановился и обернулся, чтобы смотреть ей в лицо. Глаза его при этом странно блеснули. И Эбби даже показалось на мгновение, что в глубине зрачков зарождаются странные оранжевые всполохи. — Вы действительно считаете так?

— Д-да… — она попыталась вырвать свою руку, но ее ожидаемо никто не собирался отпускать.

— Интересно… — Роуг продолжал вглядываться в лицо Эбби, удерживал ее ладошку в своей руке. А глаза… нет, теперь Эбби точно не мерещилось. Они стали яркими, янтарными… нечеловеческими.

— Ч-что в-вы делаете? — Эбби попыталась вырваться, но Роуг лишь только поморщился и схватил ее уже двумя руками, сжал локти, не давая возможности шевельнуться. Смотрел ей в глаза, не мигая. Заколдовывая ее своим взглядом, лишая воли, опутывая невидимыми, но оттого не менее прочными путами, которые не разорвать было, как бы ты ни старалась.

А его глаза… они больше не напоминали серое зимнее небо, теперь они горели, точно два куска янтаря. Затягивали, заколдовывали, лишали воли.

— Я был уверен, что ширани удалось зацепить вас, — пробормотал лорд нечто совсем уж непонятное. Эбби вздрогнула, но вырываться уже не спешила. Она не могла отвести взгляда от его колдовских глаз. — Да и луна входит в силу. Осталось так мало, совсем ничего… И все же кровь не водица, вы не смогли бы сопротивляться ходящему во снах.

— Что вы… о чем вы… — она все же пыталась. Не вырваться, нет, на это ее сил не хватало, но отвернуться или взгляд отвести. Не вышло.

— Кровь должна была уже проявить себя, — тем временем Роуг точно и не слышал ее. Он говорил сам с собой. И слова его, вроде все понятные, но смысла в себе не несущие никакого, заставляли Эбби дрожать от страха.

А еще глаза, что манили ее и заставляли забыть обо всем. Забыть, кто она и кто он, забыть о Барглине и этом заснеженном парке, о рябине, что стала свидетелем сего странного действа.

Эбби и не поняла, в какой момент все вокруг исчезло, точно и не было этого никогда: ни парка, ни рябины этой с яркими гроздьями поздних ягод. Исчезли все звуки, коими был наполнен этот зимний день, перестал существовать Барглин, и дом, в котором ее ждали к обеду. Не было ничего. Только пустота. Яркая, янтарная пустота, в которую ее затягивало с неумолимой силой.

Ноги ослабели и Эбби стала падать. И падение это было бесконечно…

* * *

Сердце стучало громко и размеренно, и стук этот отдавался во всем теле. И раздражал нещадно, хоть Эбби и пыталась отрешиться от него, не замечать. Не выходило. Она попыталась открыть глаза, но ресницы точно склеились, а веки… Эбби даже на мгновение испугалась того, что они срослись, и теперь она ослепла навсегда.

Рывком подняла руки и принялась ощупывать собственное лицо. На ощупь ничего изменилось, все было так, как ему и положено. И ресницы и веки, и лицо ее… она чувствовала на щеках прикосновение собственных пальцев, но вот глаза открыть не могла.

А сердце заходилось в бешеном ритме.

И вернулся страх. Тот самый. Детский. От которого когда-то не было спасения. Тот страх, что заставлял ее, маленькую, вскакивать на своей кровати каждую ночь и заходиться в диком визге, пугая воплями своими всех домашних.

Тот самый, что загонял ее под одеяло и не позволял выбраться оттуда до тех пор, пока кто-нибудь из взрослых не придет в спальню и не принесет с собой свечу, разгоняя ночной мрак.

Но и тогда они не исчезали. Прятались во тьме, что клубилась по углам ее детской. А в ней, в этой непроглядной тьме таилось нечто страшное и злое. Оно сидело там, прижавшись к полу, распластавшись по стенам, и следило за Эбби своими маленькими, наполненными злобой глазками.

И Эбби кричала до тех пор, пока не зажигали дюжину свечей, которые разгоняли это темное нечто, заставляли его отступить, но не уйти. Оно никогда не уходило насовсем. Всегда следило за ней, выжидало удобного момента, наблюдало сотнями маленьких горящих ярким пламенем, глаз.

Матушка всегда ругалась, когда Эбби вскакивала посреди ночи с криками и будила всех домашних. Пыталась увещевать, заставить даже, но не преуспела. И тогда папенька распорядился каждую ночь оставлять подле кровати зажженный ночник. И самолично проверял, чтобы масла в нем было достаточно на всю ночь. Это был их особенный ритуал. А с рассветом страхи уходили, и темное страшное нечто растворялось в солнечном свете, чтобы снова возникнуть в ее спальне уже на следующую ночь. Но с ночником было спокойней. Тусклый свет отгонял зло, заставлял его следить за Эбби из углов, не позволял приближаться.

Страх этот, непонятный, непонятый, неизвестно откуда взявшийся, прошел только тогда, когда в жизни Эбби появился Питер. Рядом с ним все страхи растворялись в небытие. Им не было место подле такого приземленного и рационального человека, коим являлся супруг Эбби. Питер одним своим присутствием разгонял всех монстров, что с самого детства наблюдали за Эбигэйл. Они истончались рядом с ним и, наконец, совсем исчезли. Ну, то есть, Эбби так думала до сего момента.