Мессинг имел оглушительный успех в Харькове, но что творилось в Одессе, словами не передать.
У Вольфа сохранилась одна из мелких афиш, которыми обклеивали одесские трамваи. На фоне его экзотического, внушающего трепет портрета были броско выделены два слова: «Едет Мессинг!» И ниже, мелким шрифтом: «Встречайте в городской филармонии».
Приезд неведомого Мессинга произвел на город впечатление, которое можно было бы сравнить с прилетом Змея Горыныча. Кассы в филармонию на Пушкинской брали штурмом. При первом же выходе на сцену Вольф обнаружил, что горожанам штурм удался. Сказать, что в зале некуда было яблоку упасть – ничего не сказать: в зале негде было упасть горошине. Он удивлялся, как публике удавалось освободить ему проход для поиска спрятанных предметов. Это было чудо из чудес, которые возможны только в Одессе. Зрители переставали дышать. Полные дамы с Привоза уплотнялись до такой степени, что ему становилось страшно: выживут ли? Не оставят ли город без свежей рыбы?
После первого удачного номера публика пришла в восторг. Эта южная, горячая, взращенная на огнеопасной еврейско-русско-украинской смеси благодарность громыхнула так, что медиума едва не вымело со сцены.
Теперь что касается сцены. Сначала на ней было полным-полно зрителей. Они, церемонно извиняясь, ходили взад и вперед, пока Мессинг не сделал замечание Финку – ему мешают работать. После чего один из работников филармонии решительно отодвинул артиста в сторону и громко, на весь зал, осадил перебиравшегося с места на место поклонника непознанного:
– Здесь вам аллея? Что вы расхаживаете, как у себя в коридоре? Гуляйте там, если у вас есть место, а здесь места нет.
Никто не засмеялся. Чтобы рассмешить Одессу, надо было сказать что-нибудь поумнее, и, поверьте, они сказали. Зал раззадорил вежливый и необыкновенно въедливый старикашка, избранный в комиссию, которой полагалось следить за тем, чтобы все происходило (цитата) «без шухера и всякого фуфла». Вольфа увели со сцены, но голоса членов комиссии, писавших на доске умопомрачительные по количеству цифр числа, которые ему предстояло перемножить, и через стену реальности доносились до него.
Когда председатель комиссии написал девять цифр подряд, старичок многозначительно изрек:
– Меня сомневает, не будет ли хватит? Кто их будет перемножать? Тетя Фаня Либерштейн? Она бухгалтер, она-таки умеет считать, но и ей есть пределы.
Из хохочущего зала послышались выкрики: «Давайте бухгалтера! Давайте тетю Фаню Либерштейн!». Тете Фане пришлось встать. Ее пределы были необъятны, дамы с Привоза в сравнении с ней казались девочками. Освободить ей проход к сцене было не под силу даже жизнерадостным одесситам. Члены комиссии подождали, потом председатель комиссии потер лоб и стер две цифры. Тетя Фаня Либерштейн в уме перемножила их.
Вопрос: зачем одесситы пришли любоваться на Мессинга?
Затем был Херсон, Николаев, где строились большие военные корабли. Люди, приходившие на выступления Вольфа Мессинга, были веселы и жизнерадостны. Никто из его новых знакомых, а у него их появилось множество, не прятался от будущего. О приближавшейся войне говорили запросто – пусть только сунутся, мы дадим фашистам по зубам.
Граждане, они выполнили свое обещание. Склоните головы. Но к сорок пятому году у Вольфа не осталось довоенных знакомых. Мессинг помнит о них, любит и страдает за них.
Такие дела, ребята!
Часть IV. Битва богов
Верность долгу относится к тем опаснейшим заболеваниям, которым мечтают заразиться многие. Они не подозревают, что этот вирус порой бывает страшнее холеры – проникая в душу, он устраняет сомнения, лишает разумное существо подспудной уверенности в неисчерпаемости жизни, оставляя умирающему лишь малые крохи ее.
Глава I
Война грянула, когда Вольф Мессинг гастролировал в Тбилиси.
Это было воскресенье. Накануне в субботу Вольфу пришлось выступать перед партийным и правительственным активом Закавказской республики. Его опыты прошли на редкость успешно. Потом было застолье, песни, вино, шашлыки. Утром следующего дня они с Виктором Григорьевичем отправились покататься на фуникулере.