Волк в ее голове. Книга II

«А ты материшься и воруешь вещи», — едва не отвечаю я. Мы стоим слишком близко друг к другу, и малиновое дыхание Дианы, её пот, запах, тепло её тела — они дразнят и смущают. Или коробят? Что-то в Диане очень коробит меня, и это грустно.

Чёрные глаза напротив расширяются.

— Тебе так нельзя домой. Я поищу…

О, да, Диана снова идёт в тёмный угол. Коктейль, ножницы, гардероб — что там ещё? Ламборджини?

— У тебя мужская одежда?

— С такими плечами на тебя налезет только мамино, — отвечает Диана и добавляет после странной паузы: — Мамино…

Я с ознобом представляю, как Диана собирала вещи и покидала дом: следом за Вероникой Игоревной, в неизвестность.

Следом за мамой, которая свалила второй раз в жизни.

Кто так вообще делает?

— Ну, а полиция её искала?

— Зачем ты спрашиваешь? — Диана резко оглядывается, и её чёлка взлетает, опадает по дуге.

Я открываю рот, но глупо молчу.

— Какая разница? — наседает она с неожиданной злостью.

— Я просто спросил.

— «Просто»! Ты ничего не делаешь «просто». — Диана снова перебирает вещи и после паузы тихо, зло объясняет:

— Да ни пизды они не делали. Сказали, такие, наверняка она в пустыни, рецидив… у них некому этим заниматься. — Диана достаёт из кучи пассатижи, оглядывает и швыряет обратно. — А она, типа, пошляется и вернётся, и всё такое. И, типа, учитывая обстоятельства, ко мне надо направить соцработника. Типа, намёк — не лезь со своей мамашей и не будет проблем. А я, такая: поеду к бабушке!

Бабушки у Дианы нет. И дедушки нет. Знаю, что он работал или адвокатом, или судьёй. А ещё была собака. Вот и вся семья Дианы: призраки и пропавшие без вести.

— … они всё говорили, пусть бабушка позвонит сначала, объявится, — продолжает Диана, не замечая, что Артур Александрович отключился, — а меня достало, и я сказала, вскрою себе вены прямо в отделении, если маму не начнут искать. Они, ха-ха, чуть кирпичи не отложили.

Диана вытаскивает на свет чёрную кожанку и осматривает с каким — то странным выражением. Вроде бы, лицо весёлое, но в глазах ничего весёлого нет.

Сияние свечи оттеняет шрам на её худющей шее — тот, о котором я говорил Мухлади, — и перед моим внутренним взором снова возникает серое фото трупа.

К горлу подступает тошнота.

— Чел, повернись… Нужно надеть и… Чего с тобой?

Я с трудом вырываюсь из своего кошмара и качаю головой.

Диана подходит, набрасывает на меня куртку. Запах от кожанки струится особый, гуталиновый. Я кое-как надеваю левый рукав, а Диана натягивает правый. Её прохладные пальцы пробегают по моему плечу, вызывают мурашки. Прохладные пальцы с облупленным чёрным лаком на ногтях.

Откуда это едкое чувство вины? Ведь Диана шибанула меня топором — не наоборот.

— Интересно, чего бы мама сейчас сказала?.. — шепчет Диана.

Что куртка Артуру Алекандровичу идёт, хотя и старомодна.

Ладно, очень старомодна.

— Чел, можно… можно тебя попросить?

— Нет.

Я хочу пошутить, но выходит нервно и грубо.

— Чел, пожалуйста! Не говори папе и… и в гимназии. Оки? Или придумай что-то, я не знаю. Только не говори никому, что я здесь и что я… Пожалуйста-пожалуйста! Чтобы за мной не присылали уёбков-соцработников или…

— Не матерись. Я уже кровью из ушей истекаю.

— Да блядь! Не расскажешь?

Кому? Бате? Валентину? О, так много людей, которые не поймут — даже не знаю, кого выбрать.

— Чел. Пожалуйста-блин-пожалуйста.

— Не расскажу. В итоге-то про маму чё?

Диана едко улыбается одними губами и убирает с лица чёлку.

— Так интересно?

Она злится. Точно злится, но я не понимаю, за что.

— Тебе неприятно об этом говорить?

Диана фыркает.

— Я счастлива об этом говорить! Давай! Конечно! Мы же такие друзья, что делимся всем с утра до вечера!

Ответное раздражение вскипает в горле, но я удерживаю его. Диана с минуту смотрит на меня, затем вскидывает руки — как бы сдаётся.

— «В итоге», нашли на камере. Перрон — вагон — она садится. Тю-тю!

— К-какой камере? — не понимаю я.

— Вокзала.

— Чё?

— У нас та-ак много вокзалов.

— То есть, она уехала?

— Я откуда знаю? — Диана сердито взмахивает рукой. — Кассиры её не помнят. На паспорт билета нет. Но есть камера.

Голос Дианы будто врезается с размаху в стену. Она с шумом выдыхает носом.

— Я смотрела запись. Не знаю. Одежда похожа и силуэт. И лицо… эм-м, обрис. Так это называется? Обрис или абрис? Только сумки нет, а куда мама без сумки?..

Диана идёт к матрасу и попой плюхается на него.

— В общем, так я доехала до станции Полный пиздец.

Я облизываю пересохшие губы.

— Не матерись.

— Иди на хер.

Фраза должна звучать шутливо, но в глазах Дианы сквозит раздражение. И это грустно, это угнетает, это куда хуже топора в рёбрах.

Я смотрю на дверь. Выключатель света заклеили скотчем, так что лампы под потолком — если бы электричество дали — не погасишь. Как в первое исчезновение Вероники Игоревны, хотя столько лет прошло, хотя здесь не наш дом, и она никогда не зайдёт сюда.

Ох… ударьте меня чем-нибудь тяжёлым.

— Ладно… дела. Сегодня ещё дела.

— Я не держу.

— Ага.

— Возьми лекарства. Я же тебе… Для тебя…

Диана неопределённо тыкает в сторону бинтов и бутылочек.

Я молча, глупо смотрю на неё, и что-то нехорошее — пауком, задыхающимся в банке, — скребётся в груди.