Волк в ее голове. Книга II

Ждём.

Ждё-ом.

Как же я люблю наш Северо-Стрелецкий интернет!..

Неторопливо, по кускам, вылезает главная страница «рыбки», где плещется та самая лососятина. Я наскоро проглядываю текст приветствия и вбиваю в поиск по сайту «Северо-Стрелецк», затем Омск. Оба раз — шиш.

— Сына! — прорывается сквозь музыку.

Я вздрагиваю и после секундного колебания уменьшаю звук. Дверная ручка медленно поворачивается, елозя металлом по металлу, тихо клацает задвинутый шпингалет.

— Сына, открой.

— Я сделал тише.

В коридоре скрипят половицы.

— Я там мюнхенские колбаски пожарил. И оставил денег на холодильнике. Ты помнишь, что меня не будет?

— Я не голоден.

Мой желудок, точно в протест, оглушительно урчит.

— Ты Диану видел? — спрашивает батя неловко.

— Чё? — удивляюсь я.

— Ей нужны деньги? Ты ей предложил у нас пожить?

Не зная, как реагировать, я хихикаю. Откуда подобная забота?

Исподволь проникает чувство вины: что не сообразил, что вообще не подумал отвести Диану к нам. Хотя с её гордостью…

— Пап, мы с ней… мы сами разберёмся.

За дверью возникает пауза.

— Так ты предложил?

— Пап!

Пауза повторяется.

— У тебя всё в порядке? — спрашивает он медленно, вкрадчиво. Так войска топают в обход, когда не пробиваются по центру.

— Я не голоден.

— Почему в аптечке копался?

Ладони покрываются потом, будто у преступника на допросе.

— Можно не говорить при посторонних про мои прыщи?..

— Так… — Батя прочищает горло. — Так… а с учёбой?

Вот куда двигались войска.

Вот изначальная цель обходного манёвра.

Я с досадой выдыхаю носом. Вспоминается, как мы регистрировали батю в электронном дневнике. Он минут двадцать с ворчанием и матом заполнял анкету, выбирал секретный вопрос (это оказалась «Фамилия вашего любимого музыканта»), чтобы в итоге ужаснуться двойкам по географии и общаге. Объяснение, что я уже исправил параши, но преподы ещё не вписали новые оценки, батю не убедило. Пошли вкрадчивые вопросы, затем вдохновенная лекция на тему «ты должен учиться, чтобы уметь обеспечить себя и свою семью», которая звучала тем громче и возмущённее, чем яснее батя видел мой скепсис. Потому кулак ударил по столу, хлопнула дверь, и на неделю воцарилось угрюмое, кладбищенское молчание.

Так повторяется все годы учёбы — все десять лет я живу будто на минном поле. Одно неверное слово, и…

Когда Вероника Игоревна вела уроки, хотя бы по двум предметам мои оценки выползли наверх. Батя поотстал, но теперь… Вероники Игоревны нет, и мои способности явно не располагают к золотой медали — всё естественно возвращается на круги своя.

— Чё «с учёбой»? — с лёгким вызовом спрашиваю я.

— Мне звонил твой новый классный. Говорит, у тебя не ахти с тех пор, как Вероника Игоревна…

В голосе бати проступает столько тревоги и приторной заботы, что это вызывает раздражение:

— Пап, я очень устал.

— Ёперный театр, а я не устал? Переговоры, десять часов на кукушке, очередь в «Магните», чтобы купить твои любимые — не мои, заметь — мюнхенские колбаски, и под конец — разговор с ДВЕРЬЮ.

Я закрываю глаза и считаю до десяти.

— Пап, сорян. Спасибо, что пожарил… попозже поем. Насчёт Вероники Игоревны…

— Н-не понял?

— Вероника Игоревна — ты… она никогда не говорила об Омске?

Раздаются шаги, и ручка двери лязгает.

— Ты откроешь или нет?! Что я как баран перед воротами?

Подумав, я задираю рубашку и осматриваю бинты над раной. В свете фонаря, который вместе с ветром льётся в приоткрытое окно, видно, что ткань намокла и окрасилась алым. Жесть. Как выражалась Диана, у моего свитера волосы дыбом шевелятся.

— Наверное, нет. Пап, ты, возможно, лучше всех знал Веронику Игоревну. Ты…

— Я тебе справочная, что ли?!

— Не знаю, пап, — голос у меня вздрагивает, — наверное, не справочная. И, наверное, глупо беспокоиться за людей, с которыми жил два года. Наверное, надо на всё насрать, кроме порядка в комнатах, и так жить в идеальном сферическом вакууме.

Батя издаёт горловой звук: не то кряхтит, не то крякает, и тут доносится женский голос:

— Если так важно, я её видела.

Я удивлённо вытаращиваюсь на дверь.

— Кого? — глухо спрашивает батя. — Мила, иди в комнату!

— Да учительницу пропавшую, — говорит антилопка. — Рассказывала же…

— Ты её откуда знаешь?! Мила!

— Не… ну просто видела, а потом… потом это объявление…

— А где вы её видели? — вклиниваюсь я.

— Мила! Не разговаривай с ним!

— А чё такого? — отвечает девушка. — Она на почте ругалась, ты бы не запомнил?

— Когда? Во сколько? — тараторю я. — Из-за чего?

— Мила, не смей!

— Да в чём проблема-то? — удивляется она. — Конец месяца был. Двадцать… двадцать восьмое или двадцать девятое.

Рычание. В щели под дверью двигаются тени, словно батя мечется туда-сюда, и постепенно сменяются тенями другими — в прихожей дома Дианы, за малиновой курткой и ловушкой снов.

Двадцать девятого? День, когда Вероника Игоревна исчезла. Когда я подходил к её дому и заглядывал в приоткрытую дверь. Что там скрывалось? За порогом, в полумраке?

— Сына, ты так и будешь меня мариновать?

— Пап… — Я хмурюсь, мысленно ворочая так и эдак слова о почте. — Всё норм. Не пережи…