Волшебник

Томас беспокоился, что, если композитор пойдет к адвокату, Кнопфы могут заставить его распутать нити сюжета, отделив правду от вымысла. Томас вздрагивал при мысли о том, как трудно будет объяснить, из каких странных глубин возникла эта книга.

Несмотря на мудреное содержание, «Доктор Фаустус» стал в Америке бестселлером. Это не прошло бы мимо внимания адвокатов. Если Шёнберг все-таки подаст в суд, он может потребовать часть гонорара, а возможно, взыскать убытки своей репутации. Учитывая, какое количество текста может быть предъявлено в качестве обвинения, процесс разорит Томаса.

По утрам, лежа в кровати, он живо представлял, как ему велят передать весь доход от книги Арнольду Шёнбергу.

От ссоры между Томасом и Шёнбергом Альма, приходя к Маннам в гости, выглядела еще возбужденнее обычного.

– Мне кажется, вы не понимаете Арнольда Шёнберга. Его атональная музыка не трюк, и ее не следует считать только техническим приемом. Это нечто духовное.

Альма замолчала, заметив изумленный взгляд Томаса.

– Шёнберг – глубоко религиозный человек. Он искренне перешел в протестантизм, а затем с абсолютным смирением и серьезностью вернулся к иудейским корням. Ему хватает скромности не считать свою музыку религиозной, но для него она оплот против материализма. Поэтому, когда он видит, что изобретенный им принцип присваивается выдуманному персонажу, одержимому дьяволом, чей творческий порыв вдохновлен сифилисом, это не может ему понравиться.

– Ну разумеется, – промолвил Томас, – писать романы – грязное дело. Композиторы рассуждают о Боге и о том, что не передать словами, а нам приходится воображать пуговицы на пальто.

– И придумывать немецким композиторам венерические болезни, – добавила Альма.

Иногда по вечерам, когда Катя ложилась, а Эрики не было дома, Томас ставил на фонограф «Преображенную ночь» Шёнберга, испытывая искреннее сожаление, что обидел композитора своим романом. Сквозь сдержанность и напряжение прорывались тщательно отмеренные чувства. Томас знал, что это сочинение было создано до изобретения двенадцатитоновой системы, но в нем уже угадывалось направление, которое со временем станет определяющим. Ему хотелось высказать Шёнбергу свое понимание его музыки, и он надеялся, что когда-нибудь, когда ссора будет забыта, ему это удастся.

Вероятно, композитор считал, что Манном двигала корысть. Томасу был нужен материал для романа, как кораблю нужен балласт. Его стиль никогда не отличался строгостью и чистотой. Когда Томас слушал, как струнные наращивают темп, мольбы то прорываются, то затухают, ему хотелось быть другим писателем, менее сосредоточенным на деталях и более погруженным в вечность. Но горевать поздно, большинство его трудов уже созданы.

Его поражало, что на другом конце этого американского города живет человек, который в молодости сочинил такую глубокую музыку. Томас был уверен, что Шёнберг тоже не спит посреди непреображенной калифорнийской ночи. Наверняка у него остались желания, и он должен ощущать печаль, что не может выразить их с той же деликатностью. Томас надеялся, что некоторые из чувств, пробуждаемых этой музыкой, ему удалось сохранить в своем романе, но слова не похожи на ноты, а предложения – не аккорды.

Эрика стала не только его водителем, но также редактором и правой рукой. Она принимала звонки, обналичивала чеки и отвечала на приглашения. Эрика общалась с Кнопфами в Нью-Йорке, заявив Бланш Кнопф, что все, даже самые мелкие вопросы, связанные с публикациями, должны проходить через нее.

Эрике нравилось дразнить Агнес Мейер, отказываясь соединять ее с отцом.

Однажды вечером Томас уже почти успел сам снять трубку, но Эрика его опередила.

– Нет, не может, – ответила Эрика. – Мой отец у себя в кабинете. Он погружен в работу.

Томас шепотом спросил, кто это, и Эрика, закрыв трубку ладонью, сообщила ему, что звонит та самая женщина из Нью-Йорка. Когда Томас жестом показал, что готов ответить, Эрика покачала головой.

– Я оставлю ему сообщение, – сказала она в трубку миссис Мейер, – но прерывать его занятия я не стану.

Подойдя ближе, Томас услышал, как Агнес распекает Эрику, которая, недолго думая, попрощалась и положила трубку на рычаг.

– Я – электрический свет, – сказала она, – а Агнес Мейер – мотылек. Я зажигаюсь, и она улетает.

Когда ФБР снова захотело встретиться с Эрикой, та не сомневалась, что это устроила миссис Мейер.

– Они два года меня не трогали. Почему они вернулись? Эта мерзкая Агнес ведет войну против тихих и миролюбивых людей.

– Миролюбивых? – переспросила Катя. – Это ты про себя?

Томас ожидал, что Эрика будет пылать гневом, но она только покачала головой. Кажется, она была по-настоящему напугана.

– Мне следовало серьезнее отнестись к получению гражданства, – заметила она. – Во время войны было недосуг этим заниматься. Они могут в любой момент меня депортировать.