Волшебник

– А почему, как вы полагаете, я так с вами ношусь? – рассмеялся Мочан. – Вы должны понимать, с каким радушием вас встретят в Швейцарии, если вы решите туда вернуться. Я представляю швейцарский народ, но мы этого слова не используем. Я представляю швейцарский дух, но и о нем мы предпочитаем не говорить. Возможно, мне следует сказать, что я представляю литературный кантон Швейцарии и мы почтем за честь видеть вас в своих рядах.

На границе их остановил отряд молодых советских солдат, которых, казалось, озадачило появление «бьюика». Пока один перегородил автомобилю дорогу, остальные побежали к стоявшему неподалеку сараю. Пожилой крупный русский в форме направился к автомобилю. Мочан вышел. Томас опустил окно, слушая, как их друг общается с русскими на их языке.

Мочан говорил с редкой самоуверенностью. Советский офицер, вероятно, потребовал, чтобы Жорж развернулся и пересек границу севернее. Мочан покачал головой и рукой показал вперед, давая понять, что намерен пересечь границу именно здесь.

– Должно быть, они ничуть не изменились с тех пор, как владели крепостными, – заметил Томас, когда молоденькие солдатики, совсем мальчишки, принялись бесцеремонно разглядывать их через окна.

– Поэтому они расстреляли всех аристократов, – ответила Катя.

Мочан резко мотнул головой, веля солдатам освободить дорогу. Когда один из них подошел и произнес что-то угрожающее, Жорж ткнул его в грудь пальцем. Затем он вернулся к автомобилю и завел мотор.

Вскоре их снова остановили солдаты, но на сей раз, чтобы сообщить, что через пять минут их встретят официальные лица и сопроводят к цели их путешествия.

Томас рассуждал, что, не задумай он эту поездку в Европу, Клаус, возможно, не покончил бы с собой. Вероятно, одна мысль о том, что скоро члены его семьи окажутся с ним рядом, ввергала Клауса в отчаяние. Томас не сомневался: Катя уже об этом подумала, а также Эрика и, возможно, другие. Он не мог понять, почему эта мысль пришла к нему в голову так поздно.

Он слышал приветственные крики, видел людей, даже детей, которые стояли вдоль улиц и махали автомобилю.

В Веймаре им отвели целый этаж гостиницы; их охраняла полиция в форме и несколько здоровяков в пиджаках. За завтраком они обнаружили, что сидят рядом с генералом Тюльпановым, который командовал в Восточном Берлине. Генерал свободно говорил по-немецки. В его лице отразилось тысячелетие российской истории. По мнению Томаса, генерал поступил мудро, сведя разговор к русской и немецкой литературе, Пушкину и Гёте.

Чем глубже в историю, тем безопаснее, думал Томас.

Ему хотелось спросить генерала, знает ли он, что Гёте жил в этих краях, и не кажется ли ему странным, что поэта вдохновлял тот самый пейзаж, который стал декорацией для концентрационного лагеря Бухенвальд.

Впрочем, генерала, кажется, занимали другие думы. Внезапно он улыбнулся, обвел взглядом комнату, источая очарование человека, который желает своим ближним только добра. Когда генерал встал, все замолчали. Тюльпанов закрыл глаза и начал декламировать:

Не взыщите с нас сурово, Если ереси мы учим! Заглянув в себя глубоко, Мы на все ответ получим.

Генерал остановился. Томас, не вставая, возвысил голос, продолжив:

Про себя давно решил я: Человек, собой довольный, Ждет душевного покоя В небесах, как в жизни дольной[14].

Сменяя друг друга, они дочитали стихотворение до конца. Раздались громовые аплодисменты. Даже официанты присоединились к овации.

В тот вечер, когда он говорил о Гёте и свободе, Томас не обращал внимания на аплодисменты. Ему казалось, слушатели были рады тому, что хоть кто-то посетил Восточную зону, заставив их ненадолго забыть о грядущей изоляции. Или, возможно, им было велено хлопать? Впрочем, скоро его захватили овации, улыбающиеся лица, громкие одобрительные возгласы.

Позднее, в гостинице, он заметил, что Катя и Мочан не разделяют его воодушевления.

– Этот генерал, – сказал Мочан, – будет править миром, или его отзовут и расстреляют.

На следующий день, когда Катя и Мочан следовали за ним в «бьюике», а Томас ехал в правительственном автомобиле, он почти с удовольствием представлял ухмылки на лицах компаньонов. Наверняка Жорж и Катя считают его глупцом, что согласился пересесть в другой автомобиль и что с таким энтузиазмом отвечает на приветствия тех, кто стоял вдоль улиц.

Томас знал, как знали Катя и Мочан, что отныне Веймар навсегда останется Бухенвальдом, а генерал, такой дружелюбный и начитанный, держит заключенных в лагере, где нацисты уничтожили стольких людей, как и сказал ему Алан Бёрд. Гёте мечтал о многом, но ни в каком сне не мог вообразить себе Бухенвальд. Ни любовные поэмы, ни природа, ни человек не могли избавить это место от проклятия, которое на него опустилось.

Глава 18

Лос-Анджелес, 1950 год