Волшебник

Вечером, в Паульскирхе, получая премию Гёте, Томас заметил в первом ряду делегацию из Восточной Германии. По окончании его речи зал встал, устроив овацию. Если к нему и не питали здесь добрых чувств, значит аудитория искусно притворялась.

Когда после обеда они вернулись в гостевой дом, Мочан сообщил ему, что здесь же остановился его старый друг, который хочет с ним повидаться. Томас снова вспомнил о Бертраме. Услышав это имя, Катя сказала, что предпочтет провести вечер в одиночестве, и удалилась к себе.

Томас приготовился к встрече с Бертрамом, продумал, с чего начнет разговор, но, когда Мочан провел его в маленькую приемную, почти кабинет, он не сразу признал мужчину, который представился с сильным американским акцентом. У него была стрижка ежиком и квадратная челюсть.

– Мы виделись несколько лет назад, – сказал он. – Я Алан Бёрд. Мы были приглашены на обед к Юджину и Агнес Мейер. Спор вышел горячий. На мой взгляд, легендарный. Я работаю на Государственный департамент.

Томас вспомнил имя и подозрительность, исходившую от этого человека, которую он тогда почувствовал.

Бёрд пригласил Томаса сесть; сделал знак Мочану, чтобы тот закрыл дверь. Томаса заинтриговала его решительность. Бёрд напоминал голодную гончую. Томас решил говорить как можно меньше.

– Моя миссия проста, – сказал Бёрд. – Я представляю американское правительство, и я здесь, чтобы вы знали: мы против вашей поездки в Восточную зону.

Томас кивнул и улыбнулся.

Бёрд распахнул дверь, чтобы убедиться, что за ней никого нет. Обернувшись к Томасу, он перешел на беглый немецкий, возможно с легкими ошибками в произношении, но в остальном безупречный, и начал излагать как по писаному:

– Отношения между нами и Советами ухудшаются. Сегодняшнее мероприятие, а также ваш визит в Мюнхен нам на руку. Однако один шаг через границу – и за это ухватится их пропаганда. Они раструбят об этом по всему миру.

Томас снова кивнул.

– Вы меня понимаете? – спросил Бёрд.

Томас не ответил.

– Я видел сегодня делегацию из Восточной Германии, – продолжил Бёрд. – Мрачное сборище. Лучшим выходом станет пресс-конференция, на которой завтра утром вы объявите, что не станете посещать Восточную зону, пока там не пройдут свободные выборы, не появится свободная пресса и не будут освобождены все политзаключенные.

Томас по-прежнему молчал.

– Я жду вашего согласия, – сказал Бёрд.

– Я американский гражданин, – сказал Томас. – Я верю в свободу, в том числе мою собственную свободу посетить мою родину.

– Восточная зона – не ваша родина.

Томас сложил руки и улыбнулся.

– Будучи американским гражданином, я остаюсь немецким писателем, верным немецкому языку, который и есть мой истинный дом.

– Есть множество слов на этом языке, которые не могут произнести жители Восточной Германии.

– Если я туда приеду, я буду говорить, о чем захочу. Без всяких ограничений.

– Не будьте так наивны. Стоит вам пересечь границу, и вас тут же ограничат.

– А может быть, это вы пытаетесь меня ограничить?

– Я взываю к вашему разуму. Я представляю страну, которая спасла вас и вашу семью от фашистов.

– Гёте родился во Франкфурте, но прожил жизнь в Веймаре. И мне все равно, где это – на восточной или на западной стороне.

– Веймар – это Бухенвальд. Вот что такое ваш Веймар.

– А Мюнхен – Дахау? Разве не каждый немецкий город себя запятнал? Разве не могу я вернуть в язык слово «Веймар» как одно из слов Гёте?

– Бухенвальд не пустует. Там коммунисты держат тысячи заключенных. Проезжая мимо него, вы намерены отвести глаза? Думаете, Гёте поступил бы так же?

– Что вы знаете о Гёте?

– Я уверен, он не хотел бы, чтобы его имя связывали с Бухенвальдом.

Томас не ответил.

– Мы против того, чтобы вы туда ехали, – повторил Бёрд. – Если вы это сделаете, по возвращении в Америку вас будет ждать холодный прием.

– Вы мне угрожаете? – спросил Томас.

Они посмотрели друг на друга с открытой враждебностью.

– Я буду присутствовать на вашей мюнхенской лекции, – сказал Бёрд, собираясь уходить. – Может быть, к тому времени вы опомнитесь.

– Вы за мной следите?

– После Эйнштейна вы самый значительный из немцев. С нашей стороны было бы беспечностью за вами не присматривать.

Жорж Мочан с аристократической вальяжностью перевез их из Франкфурта в Мюнхен. Его мощный голос был хорошо слышен с заднего сиденья.

– Мне не понравился вид этих людей из Восточной Германии. Не хотел бы я, чтобы в тюрьме они были моими надзирателями.

– Ваш акцент напоминает мне Давос, – сказала Катя. – Вы заставляете меня почти скучать по санаторию.

– Из того, что мы знаем о санаториях из «Волшебной горы», – ответил Жорж, – эти клиники были маленькими фабриками смерти, где людей убивали за большие деньги. Как мудро с вашей стороны, что вы оттуда сбежали!

Странно, подумал Томас, несмотря на постоянные хвалебные упоминания его книг, Жорж уделял особое внимание вовсе не ему, а Кате, стараясь произвести впечатление именно на нее. Он даже установил водительское зеркальце так, чтобы видеть ее лицо, когда она отвечала.