Волшебник

Томас кивнул, а киоскер вошел в киоск и вернулся с левой берлинской газетой двухдневной давности.

– Цензуре следовало бы такое запретить, – сказал Ганс.

Статья Генриха начиналась с утверждения, что в войне нельзя победить. Война – это потери, убитые и раненые. Далее шли горестные рассуждения о том, что чем повышать военные расходы, лучше бы правительство потратило эти деньги на улучшение условий жизни простого народа. Завершалась статья словами, что, если не удастся отговорить кайзера от войны, немецкому народу следует задуматься над тем, что для него действительно важно.

– Это подстрекательство к мятежу, – сказал Ганс. – Кинжал в спину. Его следует арестовать.

– Мой брат – интернационалист, – ответил Томас.

– Он враг народа.

– Да, ему следовало бы помолчать, пока мы не выиграем войну.

Киоскер резко взглянул на Томаса, чтобы убедиться, что тот не шутит.

– У меня был брат, и когда-то это принадлежало ему, – сказал Ганс. Он показал на свою лавочку, словно это было загородное поместье. – А мне пришлось работать на свиноферме. Потом брат решил уехать в Америку. Никто не знает, что на него нашло. Мы получили от него всего одну открытку. Поэтому теперь здесь стою я. У всех есть братья.

Естественно, Томас был признан негодным к военной службе, как и Генрих, и, разумеется, Ганс Гелер. Однако Виктора, которому исполнилось двадцать четыре, призвали, как и Катиного брата Хайнца.

В Бад-Тёльце Ганс Гелер продолжал разглагольствовать о войне. Однажды, когда Томас с Катей шли по главной улице, их приветствовала группа пожилых мужчин. Один из них приблизился и сказал Томасу, что в тяжелые времена Германия нуждается в таких писателях, как он. Остальные поддержали его одобрительными возгласами.

– Что он имел в виду? – спросила Катя.

– Думаю, хотел выразить радость, что я не Генрих.

Томас с Катей приехали в Мюнхен на свадьбу Виктора, который хотел вступить в брак до отъезда на фронт. В воздухе ощущалась какая-то легкость и даже ликование. Солдаты в переполненных трамваях вскакивали, уступая место гражданским. Однако многие гражданские, включая Томаса, не соглашались садиться. Один солдат, встав на скамью, обратился к пассажирам:

– Мы на службе Германии. Ради этого мы носим форму. Стоя на ногах, мы демонстрируем нашу решимость.

Раздались крики других солдат, пассажиры зааплодировали. Томас почувствовал, как на глаза у него навернулись слезы.

На скромной церемонии бракосочетания мать призналась Томасу, что Генрих намерен жениться на чешской актрисе.

– Ее зовут Мими, какое очаровательное имя.

Томас не ответил.

– Я его статью не читала, – продолжила Юлия, – но мои соседи прочли. Для немцев пришло время сплотиться. Я так горжусь Виктором.

Лула с мужем выпили лишнего, и Лёр посоветовал Кате, чтобы она убедила отца вложиться в военные облигации.

– Это исключит любые подозрения, что он не поддерживает войну.

– Почему вы думаете, что он ее не поддерживает? – спросила Катя.

– Разве он не еврей? Или отец его был евреем…

Катя стала знатоком черного рынка, создав сеть поставщиков и информаторов. Она утверждала, что может судить о ходе сражений по цене на яйца, однако ее теория не работала, когда яиц попросту не было, даже по заоблачным ценам.

Эрике и Клаусу было строго-настрого запрещено распевать песни или высказываться о войне даже в стенах родного дома.

– Непослушных маленьких мальчиков теперь посылают на фронт, – сказал Томас.

– Так и есть, – подтвердила Катя.

В первые месяцы войны дистанция между его кабинетом и остальным домом увеличилась. Томас запрещал детям подходить к своей двери. Зато к ним с визитами зачастил Клаус Прингсхайм. Он играл на рояле, развлекал детей и мило болтал, не забывая вставить ядовитое замечание о ходе войны или высказывании какого-нибудь генерала. Томас намеренно не вступал с ним в спор. Вскоре при появлении Клауса он выработал привычку просто уходить в свой кабинет.

Там Томас мог обратиться к любимым книгам. Однако в смятении, в которое повергла всех война, он не мог больше трудиться над книгой о санатории и сражался со статьей о значении войны для Германии и ее культуры. Порой ему, не читавшему политических философов и имеющему весьма обрывочное представление о немецкой философии, не хватало знаний.

Женившись, Томас больше не выходил за пределы семейного круга. Катя с подозрением относилась к любому, кто пытался завоевать его дружбу. Ничто не могло расстроить ее сильнее, чем визит писателя, желающего обсудить с ее мужем будущую карьеру.

До войны, когда писатель Эрнст Бертрам искал его общества, Томас думал, что это из-за «Смерти в Венеции». Вероятно, Бертрам, который был гомосексуалистом, видел в Томасе родственную душу. Затем он решил, что Бертрам старается ради продвижения своей писательской карьеры. Однако на самом деле Бертрама волновала философия и будущее Германии. Он был очень начитан и имел собственное мнение по множеству вопросов. И все, чего он требовал от Томаса, это его благосклонного внимания.