Волшебники парижской моды

Авторитет Ворта рос день ото дня. Клиентов, впервые попавших в его салон, охватывал тревожный трепет: сочтет ли он их достойными одеваться у него? Месье Ворт сказал это, месье Ворт сказал то… каждое его предложение, суждение приобретало силу закона. Жан Филипп Ворт[116], написавший откровенную и беспристрастную биографию отца, признавался, что Ворт ставил себя на третье место после Бога и императора. Мы прекрасно понимаем, что человек, который затмевает всех своих коллег, обязательно приобретет множество врагов и станет мишенью для их нападок. Дело дошло до того, что его обвиняли в непристойности: разве не скандал, что мужчина присутствует на примерке платьев у дам? Все его слабости и недостатки выставлялись на всеобщее обозрение, журналисты иронизировали над тем, что он потакал причудам нуворишей. Сам Ипполит Тэн[117] высмеял его в сатирической повести «Парижские нравы. Жизнь и размышления Фредерика Томаса Грэндоржа». В одном из персонажей, тоже, впрочем, портном, легко угадывался Ворт. «Он появляется, – писал Тэн, – в бархатной блузе, усаживается на диван в вольготной позе с сигарой во рту». Чтобы стать клиентом этого портного, необходим специальный пригласительный билет; о себе он говорит так: «Я – художник, у меня палитра красок Делакруа[118]

; я – творец. Один туалет стоит картины».

Другой автор, скрывшийся под псевдонимом Виконтесса де Труа, описал салон одного кутюрье (несомненно, имея в виду Ворта), месье Х., и не пощадил его клиентов: «Напрасно не слишком опытная посетительница, чтобы войти к “доброму мастеру”, напустила на себя гордый вид, слегка приправленный высокомерием. Ей пришлось тут же призвать на помощь одну из своих наиболее просяще-соблазнительных улыбок, чтобы добиться аудиенции».

«Месье Х. считал себя по меньшей мере министром. Чего бы вы ни сделали, чтобы получить костюм его работы? Нередко знатная дама ожидала своей очереди в его прихожей рядом с равнодушным слугой. Время от времени месье Х. проходил мимо нее, делая ей знаки подождать еще, и, грациозно увернувшись, исчезал…»

«Вот могущество самодержавия! Женщины кичатся своей гордостью и презирают ту или иную даму, не входящую в их круг. Но чтобы пробраться к тому, кто раздает талисманы элегантности и красоты, отодвигают в сторону свою гордость… оставляют ее в карете или по крайней мере в прихожей».

Платье, покрытое декоративной сеткой, от Ворта

Через несколько лет месье Х. превратился в месье Шоза (можно перевести как «вещь», «предмет»). Вот набросок его портрета, сделанный неизвестным журналистом: «Месье Шоз не выйдет за границы классики; он никогда не ошибается ни во вкусе, ни в привычках дамы. Для него не существует светского общества; он драпирует статуи, скрывая их недостатки; он в совершенстве знает так называемые исторические характеры каждого типа лица.

Из какой-нибудь паучихи он делает сильфиду, он умеет воспользоваться даже странностями и уродством».

«Уверяю вас, что среди всех Их Величеств, съехавшихся сейчас в Париж, манеры месье Шоза ничуть не менее высокомерны, и мне он показался гораздо более всемогущим, чем другие». В феврале 1870 года неизвестный репортер поднялся по устланной мягким ковром лестнице в примерочный салон месье Шоза: «Лестница работы известного краснодеревщика Жакоба[119], на первой же ступеньке начинается толчея, шелест шелков, веют в воздухе облака запахов дорогих духов. Обе створки дверей распахнуты настежь, и из одной в другую переходят очаровательные девушки – головки не покрыты; силуэты несколько необычны. Девушки прогуливаются в салонах, демонстрируя платья-модели, являя собой живые примеры искусства прославленного Шоза. Для клиентов это – острый соблазн, для кутюрье – живая демонстрация того, что делают его ножницы из кусков тканей, а все вместе – это всего лишь обещания…»

Тот же репортер проник в салон, где мадам М. примеряла платье: «Дюжина газовых рожков, выставленных в ряд, передвижной абажур, заменивший люстру, оставляя в темноте почти всю комнату, освещали туалет и даму, которой предстоит показать его нынче вечером во дворце Тюильри.

Дама счастлива, восторг ее достиг высшего предела. Но мэтр остается бесстрастен и принимает комплименты с равнодушием и меланхолией, в которых явственно проступает английский акцент».

Кто из современных журналистов осмелится так поиздеваться над известными кутюрье наших дней? Какой модный журнал осмелится напечатать подобную заметку? Но слава месье Ворта выше всяких нападок. Едва достигнув сорокапятилетнего возраста, он уже на пике своей известности.

Мужчина осмеливается диктовать женщинам моду – это кажется в высшей степени странным, и часто пресса бросает ему обвинения. Вот, например, отчет о выставке 1867 года: «Всем известно, что первый кутюрье большого света и полусвета, как говорят, грубо и свысока обращается с клиентками, одинаково бесцеремонно ведет себя и с гетерами, и с графинями». Другой журналист сетует: «Сейчас арбитрами моды стали мужчины, однако будем надеяться, что этот обычай не приживется в нашем обществе».