Волжский рубеж

Приказ Данненберга ошеломил и князя Меншикова. А ведь именно Данненберг проиграл битву при Ольтенице год назад – почти день в день, и проиграл так же! Увел русские войска с поля битвы в тот самый час, когда турки уже готовились к отступлению. Но сердце Меншикова не разорвалось от этой мысли, что именно он назначил командиром человека, не могущего довести дело до победного конца. И это в судьбоносной для всей Российской империи битве! Позже, получая отставку, Меншиков с присущим ему сарказмом ответит: «В нынешней нашей армии нет талантливых полководцев, кого бы я ни назначил, дело вышло бы так же!».

«Печальное известие об этой неудаче, привезенное в Гатчину 31 октября, произвело на двор самое тяжелое впечатление, – так писал министр иностранных дел Дмитрий Алексеевич Милютин в своих записках сразу после поражения под Инкерманом. – Только теперь многие умы в России осознали всю серьезность нашего положения в Крыму!»

Милютину вторил и академик Михаил Петрович Погодин:

«Прежде мы думали, что Луи Бонапарт не может и двадцати тысяч войск выслать из Франции, а он выслал сто и приготовляет еще сто. Мы и не воображали, чтобы в Крыму могло когда-нибудь оказаться иностранное войско, а коли и окажется, наивно считали мы, так его всегда можно закидать шапками! И кто мог прежде поверить, чтоб легче было подвозить в Крым запасы из Лондона, чем нам из-под бока? И что еще поразительнее, кто бы мог подумать, что можно строить в Париже (!) казармы для Балаклавского лагеря?!»

Но прав тот, кто первым отрапортует вышестоящему начальству о тех или иных событиях. Потом поди – отмойся! И Меншиков сделал все, чтобы его письмо с объяснениями поражения дошло до царя первым. Он хулил солдат, командиров, жаловался на всех, но только не на себя!

И хотя двор был в шоке после известия о крымской катастрофе, уже скоро император Николай высокопарно писал своему любимцу в ответ: «Не унывай, любезный Меншиков, начальствуя севастопольскими героями, имея в своем распоряжении восемьдесят тысяч отличного войска, вновь доказавшего, что нет ему невозможного, лишь бы вели его как следует и куда должно!»

Воистину грандиозная оценка государем-императором своего бесталанного любимца, который сам о себе, оправдывая свои преступные промахи, во всеуслышанье говорил: «Я не стратег!» А еще князь Меншиков готовил царя к тому, что, очень возможно, им придется оставить и Севастополь! Каково же было доверие к нему императора, если он не был тотчас же смещен со своей должности?!

Вместо этого Николай Первый писал фавориту: «Бросить же Севастополь было бы постыдно и помышлять! Это значило бы забыть долг, забыть стыд и не быть Русскими, потому этого и быть не может, и Я не допускаю сего даже и в мыслях. Пасть с честью, но не сдавать и не бросать!..»

Крымская неудача тяжело подействовала на далеко уже немолодого Николая Первого. Его хваленое здоровье – когда-то знаменитого дамского угодника и любителя увеселений, а ныне грозного повелителя, свято верившего в несокрушимость своего государства, – пошатнулось. Теперь он не шутил, стал нелюдим и все больше молчал. В одной из французских газет вышла издевательская карикатура на русского царя. Ее долго прятали от императора, а когда она все же попала ему в руки от кого-то из чрезмерно «сочувствующих» придворных, Николай на трое суток заперся в своих покоях в Гатчине, не выходил и не подавал признаков жизни. На той карикатуре были нарисованы два солдата – француз и англичанин: штыками они провожали прочь из Крыма общипанного и тщедушного двухголового орла с гусиной шеей и в императорской короне, жалко съехавшей набок. Это был болезненный плевок, позорное клеймо, незаживающая рана на всю оставшуюся жизнь, которой Николай Первый вдруг перестал дорожить. Ему казалось, еще недавно он руководил всей Европой, куда хотел, туда и посылал русские войска, управлял народами, останавливал революции и подавлял восстания, миловал и казнил по собственному усмотрению! И вдруг этот праздник демонстрации его силы и воли закончился. Закончился разом! Точно на свечу кто-то дунул. Он оказался побежденным.

И где?! – в Крыму! На своей территории!

Обидно, позорно, страшно…