Волжский рубеж

– Осиротела дивизия наша, совсем обезлюдела! Дивизионного, генерала Соймонова, убили, еще двух дивизионных ранили, четвертого, полковника Александрова, тоже убили, – загибал пальцы солдат. – Командир роты в Килен-балке без сознания и без руки лежит, может, жив, может, нет. Помощника его, Степана Степановича Ступнева, человека душевного и храброго, убили. А жаль, так жаль! – покачал головой Иван Журавлев. – Выпороть, правда, обещал меня за язык длинный, но только в том случае, если в живых останемся! Лучше бы выпорол, бог бы с ним, хороший был человек! – Иван подумал, вздохнул, загнул еще один палец. – И дружка моего, Гаврилу Мошкина, «версту коломенскую», тоже убили, когда отходили назад, в сторону Килен-балки. Их со Ступневым – одним ядром, когда они рядом шли. Уж лучше бы с этого пятака, – он кивнул вверх, откуда палили французские пушки, – и не сходили бы: там бы легли! Сколько бы с собой англичан прихватили, а, господин капитан? Сотни три уволокли бы! А так – глупо, понапрасну! Жаль, жаль! – горько посетовал он, затем поглядел в глаза Алабина. – Улыбнулся. – Видать, вас должен был выручить, господин капитан, а? Так выходит, что ли?

– Выходит, что так, – кивнул Петр Алабин. – Пути Господни, они ведь неисповедимы!..

– Верно говорите, господин капитан…

– Спасибо, друг мой Иван Журавлев. Спасибо тебе. А как же ты оказался здесь?

– Мы в Килен-балке отсиживались, пока бомбежка была. Наших там – сотни! В основном – тяжелораненые. А потом пришли вы, то есть генерал Павлов. Я решил: что мне с больными валандаться? Не все еще долги англичанам отдал – кое-что еще осталось! Вот и примкнул…

– Ясно. Ты сам откуда?

– С Волги я. Из-под Самары. Деревенька Рябиновка. – Он хрустнул пальцами. – Пора нам, господин капитан, двигать в сторону Килен-балки, авось не подстрелят! Того и гляди сюда англичане и французы нагрянут – в миг заколют! Сами не ранены?

– Да вроде нет, – пожал плечами Алабин.

– Тогда поднимаемся, ваше благородие?

– Твоя правда. Погляди, что там?

Иван привстал, взглянул над камнем.

– Вона их сколько на этой подошве каменной, будь она неладна! Точно тараканы рыжие! Тьма! Идемте, господин капитан? Бог милостив – сбережет!

– С богом, Иван! – тоже приподнимаясь, ответил Петр Алабин. – Поторопимся!..

Они тихонько встали. По всему склону свистели пули. Дальше рвались снаряды. Уходившие русские войска отстреливались. Никому толком не верилось, что великая битва проиграна…

12

…Русские уходили в унынии и горе под стены Севастополя. Одни уходили сами, других волокли искалеченными, третьих везли на подводах. Никто так и не понял, как и почему родилось решение в голове Петра Андреевича Данненберга бросить поле битвы. Несомненно, что выгодные позиции союзников и внезапная помощь со стороны французов переломили ход сражения, но доподлинно известно было и то, что англичане уже готовились признать себя побежденными и отступить! Это отступление ознаменовало бы снятие осады с Севастополя, а в дальнейшем, возможно, и скорое освобождение Крыма. Лежавший на больничной койке в Балаклаве Лэси Ивэнс требовал ежеминутного отчета о ходе битвы. Вскоре после помощи Боске, о которой командир первой дивизии еще не ведал, он спросил у только что прибывшего адъютанта: «Мы еще не сброшены в море?!» На что адъютант возразил: «Сэр Лэси, мы победили, и русские отступают!» Воистину для Лэси Ивэнса это была счастливая неожиданность! Он не поверил, а поверив, продолжал утверждать, что не все еще кончено и русские себя еще покажут! Ну а современник битвы при Инкермане историк Леон Герэн напишет по горячим следам так: «Вечером после Инкерманского сражения генералы союзников еще не очень твердо были уверены в том, что они одержали победу, и очень страшились того, что русские возобновят нападение на другой день».

Но русские нападения не возобновили. Более того, отступая с полудня, уже оставив на полях тысячи солдат и офицеров убитыми, русские продолжали нести потери. Ядра и картечь продолжали лететь им вдогонку, истребляя отступающую русскую армию. Эта гибель сотен и сотен солдат была уже просто преступна! Но никто из русских не побежал, потому что никто не считал себя побежденным! Уходили с достоинством и благородством. Вставая рядками, отстреливаясь. Но многие уходили не сразу! Так велико было нежелание оставлять поле битвы под Сапун-горой, что истерзанные полки генерала Павлова, не потерявшие воли к победе, не сразу подчинились приказу сдать свои позиции. Возглавляемые отважными офицерами, они и после приказа сражались с союзниками на высотах Инкермана.

Велики были в тот день и злость, и разочарование, и отчаяние…