Вор весны

Я лежу рядом с ним всю ночь, наблюдая, как он дышит и дергается, и держу его, боясь, что он совсем перестанет двигаться. Время от времени от придвигается ко мне, запуская пальцы в мою одежду.

Поэтому я знаю, что он все еще жив, что в нет осталось какое-то подобие сознания. Он жив. И мучается от боли. А я ничего не могу сделать, кроме как быть рядом.

Каким-то образом, урывками, я засыпаю, проваливаясь в сон, не похожий на отдых. Мне снится, что я заблудилась, и кто-то зовет меня, но я не могу его найти.

Некоторое время спустя меня выдергивает из бессознательного состояния. Аид все еще рядом со мной, неподвижный и невероятно холодный.

Я кричу, требуя большего света.

Все его тело белое. На губах образуется что-то вроде инея. Ресницы покрыты хлопьями.

Все мое естество замирает вместе с ним.

— Аид?

Он не отвечает.

— Луливер!

Я грубо встряхиваю его, но его конечности наполовину замерзли. Я кладу голову ему на грудь. Его сердце еще бьется. Он все еще жив. Он еще не бросил меня.

— Луливер? — я хватаю его лицо. — Скажи мне, что делать. Пожалуйста. Пожалуйста.

Псы скулят с пола.

Паника постепенно проходит.

— Присмотрите за ним, — приказываю я им. — Я вернусь.

Я набрасываю на него еще больше одеял, хотя не знаю, как они могут рассеять исходящий изнутри холод. Я натягиваю ботинки, хватаю плащ и бегу в оружейную. Пристегивая кинжал и арбалет. Я едва знаю как пользоваться тем и другим, но считаю, что это лучше, чем идти с пустыми руками.

Прежде чем уйти, я бегу в свою комнату и быстро набрасываю сообщение. Я тщательно обдумываю свои слова, стараясь вообще не упоминать Аида, на случай, если он прав насчет того, что его мать желает ему смерти.

В конце концов, я довольствуюсь всего тремя словами.

Помогите мне,

Персефона.

Я молюсь, чтобы он оказался прав, и она придет.

И отправляюсь в Подземный мир, огромные скалистые пещеры кажутся более гористыми, чем когда-либо. Я лишь смутно помню дорогу к помосту, в основном, из полетов с Аидом. Придется немного пройтись, мне нужно беречь свою энергию и быть внимательной ко всему, что может попытаться остановить меня.

Я не готова к этому, и все же должна быть готовой. Нельзя колебаться. Я не могу позволить ему умереть.

Я делаю глубокий вдох и захожу в первый туннель.

Около тридцати минут я бегу трусцой в кромешной темноте, петляя вверх, к центру, прислушиваясь к шуму, пытаясь пробиться сквозь низкий рев реки, звук, который сейчас имеет для меня больше смысла, чем раньше. Звук паники, страха и потери. Звук моей собственной души.

Я иду, иду, держись.

Я делаю еще один поворот и понимаю, что все выглядит так же. Не знаю, в правильном ли направлении я иду.

Я выхожу в камере над водоемом. У кромки воды стоит гоблин, пытаясь поймать духа в свою сеть. У меня нет ни времени, чтобы остановить его, ни навыков. Я поворачиваю назад, но вдруг раздается чье-то хихиканье.

— Человек! Прекрасный, вкусный человек…

Я вздрагиваю, доля секунды стоит мне всего. Я бросаюсь к туннелю, но чей-то кулак хватает меня за юбку и тащит на землю. Колено прошивает болью, но я брыкаюсь здоровой ногой, попадая в его гнилой нос, и переворачиваюсь на спину, когда он шатается, закипая.

Он сплевывает на камень кровь.

— Человечишка, — насмехается он, — убить человечишку.

Я не могу дотянуться до своего арбалета. Кинжал запутался в юбках. Он быстрее меня и обучен. У меня нет времени. Он убьет меня.

Дух хлопает крыльями в воде, привлекая мое внимание.

— Аид! — кричу я.

Гоблин инстинктивно поворачивается на шум, давая мне несколько секунд, чтобы высвободить кинжал и вонзить его ему в шею по самую рукоять.

Я и раньше резала сырое мясо, но никогда что-то живое. Я была не готова к сопротивлению дергающихся мышц, к черному бульканью, вырывающемуся из его горла, когда он падает навзничь, с торфяными глазами, установившимися в никуда.

И все это за считанные секунды, так долго тянущиеся.

Я убила его. Я никогда раньше не убивала, даже паука. Папа их ненавидел. С пяти лет я собирала их и выпускала в сад на крыше. Я всегда была человеком, старающимся избегать насилия.

И я убила его. Убила.

Нужно перестать дрожать. Нужно встать.

Его кровь на моих пальцах.

Вставай. Ты должна встать.

Я поднимаюсь на ноги, прижимаясь к стене пещеры, говоря себе, что у меня нет на это времени, зная, что буду ненавидеть себя вечно, если опоздаю.

Но я ничего не могу с этим поделать. К груди подкатывают рыдания.

Прекрати, прекрати, прекрати это!

Ты можешь это сделать. Ты можешь.

Ты должна его спасти.

Не будь трусихой.

Но я трусиха. Я трусиха, которой никогда ничего не приходилось делать и которая собирается позволить кому-то умереть, потому что у нее нет сил стоять.

— Леди Персефона, — произносит другой голос, более холодный и спокойный, чем скрежет гоблина. Я поднимаю глаза. Это Перевозчик, во всей его ужасной, неприглядной красе.

Плевать. Я бросаюсь к нему на талию, рыдая в его грубую пергаментную мантию.