Воробьевы горы

Теперь для Шушки началась новая жизнь. Едва проснувшись, он торопливо съедал бульон и котлеты, выпивал ненавистный стакан молока и спешил вниз, в пыльную и прохладную комнату. Там, примостившись в одном из неудобных кресел с угловатыми жесткими ручками, а то и прямо на полу, он погружался в чтение. Шушка читал все подряд — романы и повести, стихи и драмы, географические и исторические описания и даже репертуар театра томов в пятьдесят.

Какой волшебный мир открывался ему! Он скакал вместе с героями рыцарских романов на взмыленных конях, спасал благородных красавиц от преследований злодеев, осаждал замки и крепости, страдал от измены друзей. Это был прекрасный мир борьбы и страстей, подвигов и путешествий. У него вдруг появилось множество друзей — правда, жили они только в его воображении, но для Шушки это были живые люди, и он иногда ловил себя на том, что разговаривает с ними, спорит, рассказывает о себе. Теперь он не был одинок. Впрочем, смелые герои всегда были одиноки, никто не понимал их благородных устремлений.

Больше того, многие были незаконнорожденными детьми, и это не мешало им прославить честь своего рода. Может, и ему, Шушке, суждено такое? И он уже не так болезненно относился к намекам слуг и родных о ложном положении своем и матери.

Он мечтал о подвигах, о славе…

Пьесу Бомарше «Безумный день, или Женитьба Фигаро» Шушка перечитывал раз двадцать, благо, она была в библиотеке в русском переводе. Он полюбил озорного пажа Керубино, ему так хотелось быть таким, как этот мальчик, — ловким и красивым, отчаянным и храбрым… И внешне ему хотелось ну хоть чем-нибудь походить на тех людей, о которых он читал. Иногда он гордо встряхивал головой, надеясь вместо реденьких белых волос обнаружить на голове густую копну каштановых кудрей.

Но увы, кудри не отрастали, а когда Шушка однажды хотел воспротивиться очередной стрижке, то получил хороший нагоняй от Ивана Алексеевича. Отец даже пригрозил, что запрет библиотеку.

Просто беда с этими взрослыми! У Луизы Ивановны была голубая персидская шаль, которую она надевала лишь по праздникам. Шушка давно поглядывал на нее — таким должен быть плащ Керубино. Он попросил шаль у матери, но Луиза Ивановна только плечами пожала в негодовании. И все же однажды вечером, когда мать уехала с сенатором в театр, Шушка пробрался в комнату и, замирая от страха, вытащил заветную шаль из комода. Лихо перекинув ее через плечо, он осторожно спустился в залу.

Как приятно ощущать на плечах прохладные шелковые складки, чувствовать, что длинный шлейф тянется по ступенькам, шуршит, задевая за перила.

Шушка пробежал по зале — шаль, как огромное голубое крыло, летела за ним. Он схватил каминные щипцы — чем не меч? Щипцы оказались тяжелыми, и Шушка с трудом держал их. Но настоящий меч должен быть тяжелым! Размахивая щипцами, он еще раз пробежал по зале. Бегать со щипцами в руках было значительно труднее. Он выдвинул на середину залы стул и сел на него верхом, воображая, что скачет на коне.

Граф выслал Керубино в Болонью, но Керубино не поедет, он обманет графа, он не может покинуть графиню.

«В конце концов потребность сказать кому-нибудь «я вас люблю» сделалась у меня такой властной, что я произношу эти слова один на один с самим собой, когда бегаю в парке, обращаюсь с ними к деревьям, к облакам, к ветру, и эти мои восклицания ветер вместе с облаками уносит вдаль…»

Шушка шептал наизусть слова Керубино и чувствовал, как сердце его переполняется любовью и к воображаемым деревьям, и к облакам, плывущим за окнами в вечернем небе, и к ветру, и ко всем людям на земле… Я вас люблю!

А может, он не Керубино, а Дон-Кихот? За ним погоня!

Он не трус! Он храбро встретит своих преследователей. Шушка натягивает полотняный чехол на стуле — стой, конь, стой! Я ранен, но я буду биться до последней капли крови!

И конь, его верный друг, послушно останавливается. Шушка резко поворачивается, взмахивает мечом, чтобы сразить врага, еще, еще раз, и вдруг — о ужас! — огромная китайская ваза со стуком и звоном, покачнувшись, падает с круглого столика.

Множество мелких осколков устилает пол.

Мало того, что он ослушался матери и взял без спросу шаль, он еще разбил дорогую вазу! Что делать?

Шушка кинулся в людскую. Там было тихо. Василий сидел за столом и, держа на трех пальцах блюдечко с горячим чаем, сосредоточенно дул на него, со свистом втягивая крепкий душистый чай и с хрустом откусывая сахар.

— Василий, помоги, беда! — задыхаясь от бега и волнения, прошептал Шушка.

Василий взглянул на потное и красное лицо барчонка, на голубую атласную шаль, завязанную узлом под подбородком, и весело фыркнул.

— Ну и учудил! Ты словно что царевич из сказки. Или тоже в заморские края собрался?.. — И он звонко расхохотался. Но, увидев на лице мальчика удивление и обиду, Василий посерьезнел и спросил участливо: — Чего сотворил?

— Пойдем в залу, Василий… — попросил Шушка.

Василий медленно поставил блюдечко на стол, перевернул пустую чашку и положил на дно огрызок сахара. Потом перекрестился, встал и пошел вслед за Шушкой.